Неточные совпадения
Бывало,
не заснешь, если в комнату ворвется
большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода
не блестит, как хрусталь…
У англичан море — их почва: им
не по чем ходить
больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во всех пяти частях света.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы
больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором
не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Ни на одной военной верфи
не строят
больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые. При нас в портсмутском адмиралтействе розняли уже совсем готовый корабль пополам и вставили паровую машину.
Там все принесено в жертву экономии; от этого людей на них мало, рулевой
большею частию один: нельзя понадеяться, что ночью он
не задремлет над колесом и
не прозевает встречных огней.
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда
не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и
большей впечатлительности: в известные лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Теперь нужно только спросить: к чему же этот ряд новых опытов выпал на долю человека,
не имеющего запаса свежести и
большей впечатлительности, который
не может ни с успехом воспользоваться ими, ни оценить, который даже просто устал выносить их?
На другой день, когда я вышел на улицу, я был в
большом недоумении: надо было начать путешествовать в чужой стороне, а я еще
не решил как.
Вообще
большая ошибка — стараться собирать впечатления; соберешь чего
не надо, а что надо, то ускользнет.
На
большей части товаров выставлены цены; и если увидишь цену, доступную карману, то нет средства
не войти и
не купить чего-нибудь.
Дурно одетых людей — тоже
не видать: они, должно быть, как тараканы, прячутся где-нибудь в щелях отдаленных кварталов;
большая часть одеты со вкусом и нарядно; остальные чисто, все причесаны, приглажены и особенно обриты.
Этого я
не видал: я
не проникал в семейства и знаю только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать:
больше уж он сделать
не в состоянии.
Он внес на чужие берега свой костромской элемент и
не разбавил его ни каплей чужого. На всякий обычай, непохожий на свой, на учреждение он смотрел как на ошибку, с
большим недоброжелательством и даже с презрением.
Про старушку скажут, что это одна «вдова», пожалуй, назовут Настасьей Тихоновной, фамилию она почти забыла, а другие и подавно: она
не нужна ей
больше.
Я все ждал перемены, препятствия; мне казалось, судьба одумается и
не пошлет меня дальше: поэтому нерешительно делал в Англии приготовления к отъезду,
не запасал многого, что нужно для дальнего вояжа, и взял кое-что, годное
больше для житья на берегу.
Я вошел в каюту и
не успел добежать до
большой полукруглой софы, как вдруг сильно поддало.
Англия одна еще признала его —
больше ничего мы
не знали.
Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая
большая гора, которую увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор
не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а за свое вино.
Гавани на Мадере нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй, есть, и слишком
большая, оттого и
не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с судов разговаривать можно, — все еще пятнадцать сажен.
Она была высокого роста, смугла, с ярким румянцем, с
большими черными глазами и с косой, которая,
не укладываясь на голове, падала на шею, — словом, как на картинах пишут римлянок.
О животных
больше и помину
не было.
Да, я забыл сказать, что мы
не последовали примеру
большей части мореплавателей, которые, отправляясь из Европы на юг Америки или Африки, стараются, бог знает для чего, пересечь экватор как можно дальше от Африки.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее,
не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо
большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной
большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
Я почти
не видал голландцев в Капштате, но язык голландский, однако ж, еще в
большом ходу.
Но как весь привоз товаров в колонию простирался на сумму около 1 1/2 миллиона фунт. ст., и именно: в 1851 году через Капштат, Саймонстоун, порты Елизабет и Восточный Лондон привезено товаров на 1 277 045 фунт. ст., в 1852 г. на 1 675 686 фунт. ст., а вывезено через те же места в 1851 г. на 637 282, в 1852 г. на 651 483 фунт. ст., и таможенный годовой доход составлял в 1849 г. 84 256, в 1850 г. 102 173 и 1851 г. 111 260 фунт. ст., то нельзя и из этого заключить, чтобы англичане чересчур эгоистически заботились о своих выгодах, особенно если принять в соображение, что
большая половина товаров привозится
не на английских, а на иностранных судах.
Гляжу и
не могу разглядеть, кто еще сидит с ними: обезьяна
не обезьяна, но такое же маленькое существо, с таким же маленьким, смуглым лицом, как у обезьяны, одетое в
большое пальто и широкую шляпу.
Красивее и
больше дубов я нигде
не видал: под ними прятались низенькие одноэтажные домы голландской постройки.
— «Что ж
не выменял?» — «
Не отдают; да
не уйдет она от меня!» Эти шесть миль, которые мы ехали с доктором,
большею частью по побочным дорогам, были истинным истязанием, несмотря на живописные овраги и холмы: дорогу размыло дождем, так что по горам образовались глубокие рытвины, и экипажи наши
не катились, а перескакивали через них.
Солнце всходило высоко; утренний ветерок замолкал; становилось тихо и жарко; кузнечики трещали, стрекозы начали реять по траве и кустам; к нам врывался по временам в карт овод или шмель, кружился над лошадьми и несся дальше, а
не то так затрепещет крыльями над головами нашими
большая, как птица, черная или красная бабочка и вдруг упадет в сторону, в кусты.
Зеленый только было запел: «
Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но
не успел кончить первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом
большого одноэтажного дома, перед которым уже стоял кабриолет Ферстфельда.
Взгляд
не успевал ловить подробностей этой
большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит на отлогости горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками, полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью,
не похожа на другие здешние горы.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки
не отеля, а частного дома.
Больше никого
не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую
не хлопотать ни о лошадях, ни об экипаже, если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того, что нам стоило, можете объехать вдвое
больше.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но
не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали на
большую улицу.
Бен высокого роста, сложен плотно и сильно; ходит много, шагает крупно и твердо, как слон, в гору ли, под гору ли — все равно. Ест много, как рабочий, пьет еще
больше; с лица красноват и лыс. Он от ученых разговоров легко переходит к шутке, поет так, что мы хором
не могли перекричать его.
Она была
большая, двуспальная, как везде в английских владениях, но такой, как эта, я еще
не видывал.
Проще ничего быть
не может: деревянная, довольно
большая зала, без всяких украшений, с хорами.
Мы завтракали впятером: доктор с женой, еще какие-то двое молодых людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин,
большой ростом,
большой крикун,
большой говорун, держит себя очень прямо, никогда
не смотрит под ноги, в комнате всегда сидит в шляпе.
Напрасно мы глядели на Столовую гору, на Льва: их как будто и
не бывало никогда: на их месте висит темно-бурая туча, и
больше ничего.
«Очень хорошая!» — ответил я, и затем он
больше меня ни о чем
не спрашивал.
«Довольно, — решительно сказал англичанин, —
больше не дам».
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде другое,
больше ему к лицу. И в самом деле, редкое судно
не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Природа — нежная артистка здесь. Много любви потратила она на этот, может быть самый роскошный, уголок мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве,
не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто
больше красоты, нежели в целом плане создания.
Некоторым нужно было что-то купить, и мы велели везти себя в европейский магазин; но собственно европейских магазинов нет: европейцы ведут оптовую торговлю, привозят и увозят грузы, а розничная торговля вся в руках китайцев. Лавка была
большая, в две комнаты: и чего-чего в ней
не было! Полотна, шелковые материи, сигары, духи, мыло, помада, наконец, китайские резные вещи, чай и т. п.
Хозяин пригласил нас в гостиную за
большой круглый стол, уставленный множеством тарелок и блюд с свежими фруктами и вареньями. Потом слуги принесли графины с хересом, портвейном и бутылки с элем. Мы попробовали последнего и
не могли опомниться от удовольствия: пиво было холодно как лед, так что у меня заныл зуб. Подали воды, тоже прехолодной. Хозяин объяснил, что у него есть глубокие подвалы; сверх того, он нарочно велел нахолодить пиво и воду селитрой.
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются
больше в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке
большой золотой или серебряной булавкой, они
не неприятны на вид.
От Гонконга до островов Бонин-Cима, куда нам следовало идти, всего 1600 миль; это в кругосветном плавании составляет
не слишком
большой переход, который, при хорошем, попутном ветре, совершается в семь-восемь дней.
От островов Бонинсима до Японии —
не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на
большой доске складными буквами.
В бумаге еще правительство, на французском, английском и голландском языках, просило остановиться у так называемых Ковальских ворот, на первом рейде, и
не ходить далее, в избежание
больших неприятностей, прибавлено в бумаге, без объяснения, каких и для кого. Надо думать, что для губернаторского брюха.
Куда спрятались жители? зачем
не шевелятся они толпой на этих берегах? отчего
не видно работы, возни, нет шума, гама, криков, песен — словом, кипения жизни или «мышьей беготни», по выражению поэта? зачем по этим широким водам
не снуют взад и вперед пароходы, а тащится какая-то неуклюжая
большая лодка, завешенная синими, белыми, красными тканями?