Неточные совпадения
На эти случаи, кажется, есть особые глаза и
уши, зорче и острее обыкновенных, или как будто человек не только глазами и
ушами, но легкими и порами вбирает в себя впечатления, напитывается ими, как воздухом.
Я сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол, с большой стакан величиной, вровень с своим
ухом и зажмурив глаза, звонил изо всей мочи
на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл глаза, поставил колокол
на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
Вы только намереваетесь сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного в сторону, а одно
ухо к вам; лицо все, особенно лоб, собирается у него в складки, губы кривятся
на сторону, глаза устремляются к потолку.
Я повернулся
на другой бок — над
ухом раздался дуэт и потом трио, а там все смолкло и вдруг — укушение в лоб, не то в щеку.
И козел, и козы, заметив нас, оставались в нерешимости. Козел стоял как окаменелый, вполуоборот; закинув немного рога
на спину и навострив
уши, глядел
на нас. «Как бы поближе подъехать и не испугать их?» — сказали мы.
Как навастривали они
уши, когда раздавался какой-нибудь шум
на палубе: их пугало, когда вдруг люди побегут по вантам или потянут какую-нибудь снасть и затопают. Они ехали с нами, а лодка их с гребцами шла у нас
на бакштове.
Баниосы тоже, за исключением некоторых, Бабы-Городзаймона, Самбро, не лучше: один скажет свой вопрос или ответ и потом сонно зевает по сторонам, пока переводчик передает. Разве ученье, внезапный шум
на палубе или что-нибудь подобное разбудит их внимание: они вытаращат глаза, навострят
уши, а потом опять впадают в апатию. И музыка перестала шевелить их. Нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости — всего, чем так сознательно владеет европеец.
Они видны несколько правее от
Ушей, если идти из Японии, как будто
на втором плане картины.
Тут цирюльник, с небольшим деревянным шкапчиком, где лежат инструменты его ремесла, раскинул свою лавочку, поставил скамью, а
на ней расположился другой китаец и сладострастно жмурится, как кот, в то время как цирюльник бреет ему голову, лицо, чистит
уши, дергает волосы и т. п.
Я хотя и старался пройти мимо искушения, закрыв глаза и
уши, однако купил этих пустяков долларов
на десять.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в
ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье
на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей
на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел
на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Наш знакомый, Овосава Бунго-но, недавно еще с таким достоинством и гордостью принявший нас, перешел
на второй план, он лицом приходился прямо в
ухо старику и стоял, потупя взгляд, не поворачиваясь ни направо, ни налево.
Вероятно, они заметили, по нашим гримасам, что непривычным
ушам неловко от этого стука, и приударили что было сил; большая часть едва удерживала смех, видя, что вместе с усиленным стуком усилились и страдальческие гримасы
на наших лицах.
У нас
на суда взяли несколько манильских снастей; при постановке парусов от них раздавалась такая музыка, что все зажимали
уши: точно тысяча саней скрипели по морозу.
Вечером, идучи к адмиралу пить чай, я остановился над люком общей каюты посмотреть, с чем это большая сковорода стоит
на столе. «Не хотите ли попробовать жареной акулы?» — спросили сидевшие за столом. «Нет». — «Ну так
ухи из нее?» — «Вы шутите, — сказал я, — разве она годится?» — «Отлично!» — отвечали некоторые. Но я после узнал, что те именно и не дотрогивались до «отличного» блюда, которые хвалили его.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю
на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее
на курьерских, зажмуря глаза и
уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.
Потом принялся с тою же медленностью надевать ночной костюм: сначала
уши заткнул ватой и подвязал платком, а другим платком завязал всю голову, затем надел
на шею шарф.
Якуты стригутся, как мы, оставляя сзади за
ушами две тонкие пряди длинных волос, — вероятно, последний, отдаленный намек
на свои родственные связи с той тесной толпой народа, которая из Средней Азии разбрелась до берегов Восточного океана.
Они уныло стоят в упряжи, привязанные к пустым саням или бочке, преграждающей им самовольную отлучку со двора; но едва проезжие начнут садиться, они навострят
уши, ямщики обступят их кругом, по двое держат каждую лошадь, пока ямщик садится
на козлы.
Неточные совпадения
Да, видно, Бог прогневался. // Как восемь лет исполнилось // Сыночку моему, // В подпаски свекор сдал его. // Однажды жду Федотушку — // Скотина уж пригналася, //
На улицу иду. // Там видимо-невидимо // Народу! Я прислушалась // И бросилась в толпу. // Гляжу, Федота бледного // Силантий держит за
ухо. // «Что держишь ты его?» // — Посечь хотим маненичко: // Овечками прикармливать // Надумал он волков! — // Я вырвала Федотушку, // Да с ног Силантья-старосту // И сбила невзначай.
А именно, еще во времена политеизма,
на именинном пироге у Грустилова всем лучшим гостям подали
уху стерляжью, а штаб-офицеру, — разумеется, без ведома хозяина, — досталась
уха из окуней.
Вронский снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины
ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно
на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
«Неужели это правда?» подумал Левин и оглянулся
на невесту. Ему несколько сверху виднелся ее профиль, и по чуть заметному движению ее губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд. Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился, поднимаясь к ее розовому маленькому
уху. Он видел, что вздох остановился в ее груди, и задрожала маленькая рука в высокой перчатке, державшая свечу.
Вронский чувствовал эти направленные
на него со всех сторон глаза, но он ничего не видел, кроме
ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.