Неточные совпадения
Как уживетесь с новыми людьми?» — сыпались
вопросы, и
на меня смотрели с болезненным любопытством, как
на жертву, обреченную пытке.
И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И
на лицах других мне страшно было читать эти
вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять
на что?
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя в чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих
вопросов и закрыть глаза
на то, чего не видал у себя.
Они ответят
на дельный
вопрос, сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т. п., но не будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить.
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь человека, то можно в pendant к
вопросу о том, «достовернее ли стала история с тех пор, как размножились ее источники» — поставить
вопрос, «удобнее ли стало жить
на свете с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги в Лондоне.
«Ближе доставать», — сказал он
на мой
вопрос, зачем так сделал.
«Куда?» — мелькнул у меня
вопрос в голове, а за ним и ответ: «
На круглую софу».
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после
вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались
на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской устав Петра Великого.
Он косо и подозрительно поглядел
на меня, предвидя, что
вопрос сделан недаром.
За этим следует второй, также важный
вопрос: принесет ли европейцам победа над дикими и природой то вознаграждение, которого они вправе ожидать за положенные громадные труды и капиталы, или эти труды останутся только бескорыстным подвигом, подъятым
на пользу человечества?
На эти
вопросы пока нет ответа — так мало еще европейцы сделали успеха в цивилизации страны, или, лучше сказать, так мало страна покоряется соединенным усилиям ума, воли и оружия.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние
на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот
вопрос! Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
Но Вандик и не слыхал моего
вопроса: он устремил глаза
на какой-то предмет.
— «Шесть миль занимает, — отвечал Вандик, — мы здесь остановимся, — продолжал он, как будто
на мой прежний
вопрос, — и я сбегаю узнать, чья это лошадь ходит там
на лугу: я ее не видал никогда».
Все кажется, что среди тишины зреет в природе дума, огненные глаза сверкают сверху так выразительно и умно, внезапный, тихий всплеск воды как будто промолвился ответом
на чей-то
вопрос; все кажется, что среди тишины и живой, теплой мглы раздастся какой-нибудь таинственный и торжественный голос.
Один твердил
на наши
вопросы «sick» («больной»), но спутник наш, бывший в Китае, объяснил, что это поминки по умершем.
Мы уже были предупреждены, что нас встретят здесь
вопросами, и оттого приготовились отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей
на каждом корабле, как матросов, так и офицеров, сколько пушек и т. п.
Зато избавляю себя и вас от дальнейших воззрений и догадок: рассмотрите эти
вопросы на досуге, в кабинете, с помощью ученых источников. Буду просто рассказывать, что вижу и слышу.
Баниосы тоже, за исключением некоторых, Бабы-Городзаймона, Самбро, не лучше: один скажет свой
вопрос или ответ и потом сонно зевает по сторонам, пока переводчик передает. Разве ученье, внезапный шум
на палубе или что-нибудь подобное разбудит их внимание: они вытаращат глаза, навострят уши, а потом опять впадают в апатию. И музыка перестала шевелить их. Нет оживленного взгляда, смелого выражения, живого любопытства, бойкости — всего, чем так сознательно владеет европеец.
Вы там в Европе хлопочете в эту минуту о том, быть или не быть, а мы целые дни бились над
вопросами: сидеть или не сидеть, стоять или не стоять, потом как и
на чем сидеть и т. п.
Он повторил
вопрос по-японски и посмотрел
на другого баниоса, тот
на третьего, этот
на ондер-баниоса, а ондер-баниос
на переводчика.
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый простой и естественный
вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо морем
на своих судах: дело значительно ускорится?
Губернатор просил отложить их до другого времени, опасаясь, конечно, всяких
вопросов,
на которые, без разрешения из Едо, не знал, что отвечать.
Потом пойдут
вопросы: далеко ли отъехали, скоро ли приедут
на станцию, как называется вон та деревня, что в овраге?
Стол был заставлен блюдами. «Кому есть всю эту массу мяс, птиц, рыб?» — вот
вопрос, который представится каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола не готовится; они едят то же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть не целые быки и бараны подаются
на стол.
Адмирал согласился прислать два
вопроса на другой день,
на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили
на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят
вопросы?» Им сказано, что мы знаем
вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими друзьями.
В Новый год, вечером, когда у нас все уже легли, приехали два чиновника от полномочных, с двумя второстепенными переводчиками, Сьозой и Льодой, и привезли ответ
на два
вопроса. К. Н. Посьет спал; я ходил по палубе и встретил их. В бумаге сказано было, что полномочные теперь не могут отвечать
на предложенные им
вопросы, потому что у них есть ответ верховного совета
на письмо из России и что, по прочтении его, адмиралу, может быть, ответы
на эти
вопросы и не понадобятся. Нечего делать, надо было подождать.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым
вопросам они просили отсрочки, опираясь
на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать
на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
Китоловы не упустят случая ходить по портам, тем более что японцы, не желая допускать ничего похожего
на торговлю, по крайней мере теперь, пока зрело не обдумают и не решат этот
вопрос между собою, не хотят и слушать о плате за дрова, провизию и доставку воды.
Мы обращались и к китайцам, и к индийцам с
вопросом по-английски и по-французски: «Где отель?» Встречные тупо глядели
на нас или отвечали
вопросом же: «Signor?» Мы стали ухитряться, как бы, не зная ни слова по-испански, сочинить испанскую фразу.
После довольно продолжительной конференции наконец сочинили пять слов, которые долженствовали заключать в себе
вопрос: «Где здесь французская отель?» С этим обратились мы к солдату, праздно стоявшему в тени какого-то желтого здания, похожего
на казармы.
Быстроглазые тагалки, занятые чем-нибудь в хижинах или около, вдруг поднимают
на проезжих глаза и непременно что-нибудь высказывают ими: или
вопрос, или насмешку, или другое, но во всяком случае красноречиво.
Он прежде всего предложил мне сигару гаванской свертки, потом
на мой
вопрос отвечал, что сигары не готовы: «Дня через четыре приготовим». — «Я через день еду», — заметил я. Он пожал плечами. «Возьмите в магазине, какие найдете, — прибавил он, — или обратитесь к инспектору».
Чиновник переводил мой
вопрос на ответ тагала — «нет». «Их так немного делают, что в магазин они и не поступают», — сказал он.
Один из них прочитал и сам написал
вопрос: «Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров,
на парусах? и все ли у вас здорово и благополучно?
Даже
на наши
вопросы, можно ли привезти к ним товары
на обмен, они отвечали утвердительно. Сказали ли бы все это японцы, ликейцы, китайцы? — ни за что. Видно, корейцы еще не научены опытом, не жили внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг к сближению с европейцами и к перевоспитанию себя.
На лицах сначала напряженное внимание, в глазах
вопросы, потом целая страница мыслей, живых впечатлений, удовлетворенного или неудовлетворенного любопытства.
Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне одна француженка, во Франции,
на морском берегу, во время сильнейшей грозы, в своем ответе
на мой
вопрос, любит ли она грозу? «Oh, monsieur, c’est ma passion, — восторженно сказала она, — mais… pendant l’orage je suis toujours mal а mon aise!» [«О сударь, это моя страсть.. но… во время грозы мне всегда не по себе!» — фр.]
Да и нечего говорить, разве только спрашивать: «Выдержат ли якорные цепи и канаты напор ветра или нет?»
Вопрос, похожий
на гоголевский
вопрос: «Доедет или не доедет колесо до Казани?» Но для нас он был и гамлетовским
вопросом: быть или не быть?