Неточные совпадения
И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я
был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на
лицах других мне страшно
было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
В Австралии
есть кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно; в Ост-Индии говорят все по-английски; американские дикари из леса порываются в Париж и в Лондон, просятся в университет; в Африке черные начинают стыдиться своего цвета
лица и понемногу привыкают носить белые перчатки.
Наверху
было холодно; косой, мерзлый дождь хлестал в
лицо.
«Честь имею явиться», — сказал он, вытянувшись и оборотившись ко мне не
лицом, а грудью:
лицо у него всегда
было обращено несколько стороной к предмету, на который он смотрел.
Пляшущие
были молчаливы, выражения
лиц хранили важность, даже угрюмость, но тем, кажется, они усерднее работали ногами.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности
лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он
был везде по три раза.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на
лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то
есть к обществу.
От этого могу сказать только — и то для того, чтоб избежать предполагаемого упрека, — что они прекрасны, стройны, с удивительным цветом
лица, несмотря на то что
едят много мяса, пряностей и
пьют крепкие вина.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен:
есть совершенные брюнетки, то
есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое
лицо, и, наконец, те нежные
лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Какое счастье, что они не понимали друг друга! Но по одному
лицу, по голосу Фаддеева можно
было догадываться, что он третирует купца en canaille, как какого-нибудь продавца баранок в Чухломе. «Врешь, не то показываешь, — говорил он, швыряя штуку материи. — Скажи ему, ваше высокоблагородие, чтобы дал той самой, которой отрезал Терентьеву да Кузьмину». Купец подавал другой кусок. «Не то, сволочь, говорят тебе!» И все в этом роде.
Чем океан угостит пловцов?..» Он
был покоен: по нем едва шевелились легкими рядами волны, как будто ряды тихих мыслей, пробегающих по
лицу; страсти и порывы молчали.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало
быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые
лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши
лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Посмотрите ему в
лицо:
есть ли сознание опасности?
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий вид города, хотя чужие, но ласковые
лица — все это
было нежданным, веселым, праздничным мгновением и влило живительную каплю в однообразный, долгий путь.
Переход от качки и холода к покою и теплу
был так ощутителен, что я с радости не читал и не писал, позволял себе только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня в голове, как у пьяного неясные
лица его собеседников.
От одной прогулки все измучились, изнурились; никто не
был похож на себя: в поту, в пыли, с раскрасневшимися и загорелыми
лицами; но все как нельзя более довольные: всякий видел что-нибудь замечательное.
Вот, например, на одной картинке представлена драка солдат с контрабандистами: герои режут и колют друг друга, а
лица у них сохраняют такое спокойствие, какого в подобных случаях не может
быть даже у англичан, которые тут изображены, что и составляет истинный комизм такого изображения.
Между фермерами, чиновниками и другими
лицами колонии слышатся фамилии Руже, Лесюер и т. п.; всматриваешься в них, ожидая встретить что-нибудь напоминающее французов, и видишь чистейшего голландца.
Есть еще и доселе в западной стороне целое местечко, населенное потомками этих эмигрантов и известное под названием French Hoek или Hook.
Тут я разглядел другого кучера: этот
был небольшого роста, с насмешливым и решительным выражением в
лице.
Ему также все равно, где ни
быть: придут ли в прекрасный порт или станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли он на берегу или смотрит на корабле за работами — он или делает дело, тогда молчит и делает комическое
лицо, или
поет и хохочет.
За столом
было новое
лицо: пожилой, полный человек с румяным, добрым, смеющимся
лицом.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей
была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на
лице.
Бен высокого роста, сложен плотно и сильно; ходит много, шагает крупно и твердо, как слон, в гору ли, под гору ли — все равно.
Ест много, как рабочий,
пьет еще больше; с
лица красноват и лыс. Он от ученых разговоров легко переходит к шутке,
поет так, что мы хором не могли перекричать его.
На
лице у него
было тупое, бессмысленное выражение.
Вывели и прочих бушменов: точно такие же малорослые, загнанные, с бессмысленным
лицом, старички, хотя им
было не более как по тридцати лет.
К обеду, то
есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина
была в своей рамке, в своем черном платье, которое
было ей так к
лицу, с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Я вспомнил, что некоторые из моих товарищей, видевшие уже Сейоло, говорили, что жена у него нехороша собой, с злым
лицом и т. п., и удивлялся, как взгляды могут
быть так различны в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него
было прежде другое, больше ему к
лицу. И в самом деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Я хотел
было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль
была мне не к
лицу. Однако ж пора
было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но
было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал
есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня
лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Первые стройны, развязны, свободны в движениях; у них в походке, в мимике
есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная:
будь тут хоть капля сознания, нельзя
было бы не расхохотаться, глядя, как они медленно и осторожно ходят, как гордо держат голову, как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость
была бы им не к
лицу.
Не
было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по
лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде
выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Луна светила им прямо в
лицо: одна
была старуха, другая лет пятнадцати, бледная, с черными, хотя узенькими, но прекрасными глазами; волосы прикреплены на затылке серебряной булавкой.
Вот отец Аввакум, бледный и измученный бессонницей, вышел и сел в уголок на кучу снастей; вот и другой и третий, все невыспавшиеся, с измятыми
лицами. Надо
было держаться обеими руками: это мне надоело, и я ушел в свой любимый приют, в капитанскую каюту.
Спустя полчаса трисель вырвало. Наконец разорвало пополам и фор-марсель. Дело становилось серьезнее; но самое серьезное
было еще впереди. Паруса кое-как заменили другими. Часов в семь вечера вдруг на
лицах командиров явилась особенная заботливость — и
было от чего. Ванты ослабели, бензеля поползли, и грот-мачта зашаталась, грозя рухнуть.
Голова вся бритая, как и
лицо, только с затылка волосы подняты кверху и зачесаны в узенькую, коротенькую, как будто отрубленную косичку, крепко лежавшую на самой маковке. Сколько хлопот за такой хитрой и безобразной прической! За поясом у одного, старшего, заткнуты
были две сабли, одна короче другой. Мы попросили показать и нашли превосходные клинки.
Третья партия японцев
была лучше одета: кофты у них из тонкой, полупрозрачной черной материи, у некоторых вытканы белые знаки на спинах и рукавах — это гербы. Каждый, даже земледелец, имеет герб и право носить его на своей кофте. Но некоторые получают от своих начальников и вообще от высших
лиц право носить их гербы, а высшие сановники — от сиогуна, как у нас ордена.
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его,
лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они
выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули в свои бумажки, чтоб взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку хлеба и сухаря. Наливку
пили с удовольствием.
Льода и Садагора стояли согнувшись, так что
лиц их вовсе
было не видать и только шпаги торчали вверх.
В углу накрыт
был другой стол, для нескольких
лиц из свиты.
Вообще не видно почти ни одной мужественной, энергической физиономии, хотя умных и лукавых много. Да если и
есть, так зачесанная сзади кверху коса и гладко выбритое
лицо делают их непохожими на мужчин.
Как им ни противно
быть в родстве с китайцами, как ни противоречат этому родству некоторые резкие отличия одних от других, но всякий раз, как поглядишь на оклад и черты их
лиц, скажешь, что японцы и китайцы близкая родня между собою.
Лицо у него
было европейское, черты правильные, губы тонкие, челюсти не выдавались вперед, как у других японцев.
Незаметно тоже
было в выражении
лица ни тупого самодовольства, ни комической важности или наивной, ограниченной веселости, как у многих из них.
Было жарко, крупные капли пота струились по
лицу Кичибе.
Было также несколько загадочных, скрытных и лукавых
лиц.
У них, кажется, в обычае казаться при старшем как можно глупее, и оттого тут
было много
лиц, глупых из почтения.
Должно
быть, и японцы в другое время не сидят точно одурелые или как фигуры воскового кабинета, не делают таких глупых
лиц и не валяются по полу, а обходятся между собою проще и искреннее, как и мы не таскаем же между собой везде караул и музыку.
Матрос
был не очень боек от природы, что показывало и
лицо его.
Ответа не
было. Только Кичибе постоянно показывал верхние зубы и суетился по обыкновению: то побежит вперед баниосов, то воротится и крякнет и нехотя улыбается. И Эйноске тут. У этого черты
лица правильные, взгляд смелый, не то что у тех.