Неточные совпадения
В другом я — новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть с табачной жвачкой во рту, стремящийся
по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса,
моря, государства.
У англичан
море — их почва: им не
по чем ходить больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во всех пяти частях света.
«Барин! — сказал он встревоженным и умоляющим голосом, — не ездите, Христа ради,
по морю!» — «Куда?» — «А куда едете: на край света».
— «Отчего ж не
по морю?» — «Ах, Господи! какие страсти рассказывают.
В каждой веревке, в каждом крючке, гвозде, дощечке читаешь историю, каким путем истязаний приобрело человечество право плавать
по морю при благоприятном ветре.
До паров еще, пожалуй, можно бы не то что гордиться, а забавляться сознанием, что вот-де дошли же до того, что плаваем
по морю с попутным ветром.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с
морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится
по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Между обреченным гибели судном и рассвирепевшим
морем завязывается упорная битва: с одной стороны слепая сила, с другой — отчаяние и зоркая хитрость, указывающая самому крушению совершаться постепенно,
по правилам.
Ему, однако ж, не очень нравилось терять время по-пустому: военным судам разгуливать
по морю некогда.
Оставалось миль триста до Портсмута: можно бы промахнуть это пространство в один день, а мы носились
по морю десять дней, и все
по одной линии.
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку у ней тянется песчаная мель, сзади нас зеленеет Вайт, а затем все
море с сотней разбросанных
по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как и мы, попутного ветра.
Но смеяться на
море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет
по каюте, его повлечет наклонно
по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает кого.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на берег
по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в
море.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та,
по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое
море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Нигде человек не бывает так жалок, дерзок и
по временам так внезапно счастлив, как на
море.
Хлынул
по морю и
по небу ее пронзительный свет; она усмирила дерзкое сверканье звезд и воцарилась кротко и величаво до утра.
9-го мы думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать
по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки. Здесь вечная борьба титанов —
моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в
море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
Дорога, первые 12 миль, идет
по берегу, то у подошвы утесов, то песками, или
по ребрам скал, все
по шоссе; дорога невеселая, хотя
море постоянно в виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
Жизни мало; только чайки плавно носятся
по прибрежью да
море вечно и неумолкаемо шумит и плещет.
Я ходил на пристань, всегда кипящую народом и суетой. Здесь идут
по длинной, далеко уходящей в
море насыпи рельсы,
по которым возят тяжести до лодок. Тут толпится всегда множество матросов разных наций, шкиперов и просто городских зевак.
Лошади ленивой рысью тащились
по песку; колеса визжали, жар
морил; мы с бароном Крюднером молчали.
На другой день
по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет
по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла
по берегу
моря мимо дач и ферм.
Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы
по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди
море,
море и
море!
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут
по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Мы посидели до вечера в отеле, беседуя с седым американским шкипером, который подсел к нам и разговорился о себе. Он смолоду странствует
по морям.
Мы дошли
по китайскому кварталу до
моря и до плавучего населения, потом поднялись на горку и углубились в переулок — продолжение китайского квартала.
Поэтому нас ветер кидал лишь
по морю, играл нами как кошка мышью; схватит, ударит с яростью о волны, поставит боком…
Находясь в средине этого магического круга, захватывающего пространство в несколько сот миль, не подозреваешь,
по тишине
моря и ясности неба, что находишься в объятиях могучего врага, и только тогда узнаешь о нем, когда он явится лицом к лицу, когда раздастся его страшный свист и гул, начнется ломка, треск, когда застонет и замечется корабль…
Передвинешься на средину рейда —
море спрячется, зато вдруг раздвинется весь залив налево, с островами Кагена, Катакасима, Каменосима, и видишь мыс en face [спереди — фр.], а берег направо покажет свои обработанные террасы, как исполинскую зеленую лестницу, идущую
по всей горе, от волн до облаков.
Направо идет высокий холм с отлогим берегом, который так и манит взойти на него
по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в
море;
по светлой поверхности пролива чернеют разбросанные камни. На последнем плане синеет мыс Номо.
А между тем наступал опять вечер с нитями огней
по холмам, с отражением холмов в воде, с фосфорическим блеском
моря, с треском кузнечиков и криком гребцов «Оссильян, оссильян!» Но это уж мало заняло нас: мы привыкли, ознакомились с местностью, и оттого шканцы и ют тотчас опустели, как только буфетчики, Янцен и Витул, зазвенели стаканами, а вестовые, с фуражками в руках, подходили то к одному, то к другому с приглашением «Чай кушать».
У нас все еще веселятся
по поводу годовщины выхода в
море.
«А это по-дружески, когда вам говорят, что нам необходимо поверить хронометры, что без этого нельзя в
море идти, а вы не отводите места?» — «Из Едо… хо-хо-хо… не получено», — начал Кичибе.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху,
по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с
моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Опять переводчики приехали, почти ночью, просить
по крайней мере сделать это за Ковальскими воротами, близ
моря.
Я отвык в три месяца от
моря и с большим неудовольствием смотрю, как все стали
по местам, как четверо рулевых будто приросли к штурвалу, ухватясь за рукоятки колеса, как матросы полезли на марсы и как фрегат распустил крылья, а дед начал странствовать с юта к карте и обратно.
Мы углубились уже далеко в залив, а дым от выстрелов все еще ленивым узором крался
по воде, направляясь тихонько к
морю.
Я не пошел к ним, а отправился
по берегу
моря,
по отмели, влез на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас там овец.
Один водил, водил
по грязи, наконец повел в перелесок, в густую траву,
по тропинке, совсем спрятавшейся среди кактусов и других кустов, и вывел на холм, к кладбищу, к тем огромным камням, которые мы видели с
моря и приняли сначала за город.
Мы, по-вчерашнему, в
море; вдали синеют берега; это мы видели всякий день, идучи под берегом Люсона.
— «Чем же это лучше Японии? — с досадой сказал я, — нечего делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь
по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят с раннего утра до полудня, потом с пяти часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе
заморишь лошадей».
По деревьям,
по дороге и
по воде заиграл ветерок, подувший с
моря, но так мягко, нежно, осторожно, как разве только мать дует в лицо спящему ребенку, чтоб согнать докучливую муху.
«Какое наслаждение, после долгого странствования
по морю, лечь спать на берегу в постель, которая не качается, где со столика ничего не упадет, где над вашей головой не загремит ни бизань-шкот, ни грота-брас, где ничто не шелохнется!..» — думал я… и вдруг вспомнил, что здесь землетрясения — обыкновенное, ежегодное явление. Избави Боже от такой качки!
Здесь мы,
по тенистой и сырой тропинке, дошли до пустого шалаша, отдохнули, переправились
по доске через речку, то того быструю, что, когда я, переходя
по зыбкому мостику, уперся в дно ручья длинной палкой, у меня мгновенно вырвало ее течением из рук и вынесло в
море.
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки; на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах
море. Икра эта сияет
по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.
Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36˚ ‹северной› широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: все пустынные берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где
по берегу бродят жители. На
море много лодок, должно быть рыбацкие.
По вершинам кое-где белеет снег или песок; ближайший к
морю берег низмен, песчан, пуст; зелень — скудная трава; местами кусты; кое-где лепятся деревеньки; у берегов уныло скользят изредка лодки: верно, добывают дневное пропитание, ловят рыбу, трепангов, моллюсков.
Сегодня, с кочующих
по морю лодок, опять набралась на фрегат куча корейцев.
Утро чудесное,
море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить
по палубе. Мы шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь
по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в
море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт
море.