Неточные совпадения
Бог с вами: типун бы вам на язык — на якорь становимся!»
В самом деле скомандовали: «Из
бухты вон!», потом: «Отдай якорь!» Раздался минутный гром рванувшейся цепи, фрегат дрогнул и остановился.
Начиная с апреля суда приходят сюда; и те, которые стоят
в Столовой
бухте, на зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Голландцы, на пути
в Индию и оттуда, начали заходить на мыс и выменивали у жителей провизию. Потом уже голландская Ост-Индская компания, по предложению врача фон Рибека, заняла Столовую
бухту.
Из Англии и Шотландии между тем прибыли выходцы и
в бухте Альгоа (Algoabay) завели деятельную торговлю с кафрами, вследствие которой на реке Кейскамма учредилась ярмарка.
Большую часть награбленных товаров они сбывают здесь, являясь
в виде мирных купцов, а оружие и другие улики своего промысла прячут на это время
в какой-нибудь маленькой
бухте ненаселенного острова.
Наконец мне стало легче, и я поехал
в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа.
В Кантоне так называется
бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же
в лавку отправились и мы.
Два громадные камня торчали из воды
в бухте, как две башни.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену,
в глубине которой, верстах
в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на берегу полукруглой
бухты. От
бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов
в проливе! Вон там идет глубоко
в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями
бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом
в воду, другим
в песок.
Они бросаются, гребут, торопятся, и лишь только дойдут до крайних мысов и скал, до выхода
в открытое море, как спрячутся
в бухтах и ждут.
Но холодно; я прятал руки
в рукава или за пазуху, по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную
бухту, которая лежит налево, как только входишь с моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
А
бухта отличная: на берегу видна деревня и ряд террас, обработанных до последней крайности, до самых вершин утесов и вплоть до крутых обрывов к морю, где уже одни каменья стоймя опускаются
в океан и где никакая дикая коза не влезет туда.
Сегодня вдруг видим, что при входе
в бухту Кибач толпится кучка народу. Там и баниосы, и переводчики, смотрят, размеривают, втыкают колышки: ясно, что готовят другое место, но какое! тоже голое, с зеленью правда, но это посевы риса и овощей; тут негде ступить.
Часа
в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца
в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел
в ту минуту, когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и
бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Мы быстро двигались вперед мимо знакомых уже прекрасных
бухт, холмов, скал, лесков. Я занялся тем же, чем и
в первый раз, то есть мысленно уставлял все эти пригорки и рощи храмами, дачами, беседками и статуями, а воды залива — пароходами и чащей мачт; берега населял европейцами: мне уж виделись дорожки парка, скачущие амазонки; а ближе к городу снились фактории, русская, американская, английская…
Утром 4-го января фрегат принял праздничный вид: вымытая, вытертая песком и камнями,
в ущерб моему ночному спокойствию, палуба белела, как полотно; медь ярко горела на солнце; снасти уложены были красивыми
бухтами, из которых
в одной поместился общий баловень наш, кот Васька.
Бухта не закрыта от зюйда, и становиться
в ней на якорь опасно, хотя
в это время года, то есть при норд-остовом муссоне,
в ней хорошо; зюйдовых ветров нет.
Утром уже на другой день, 11-го марта, мы вошли
в бухту Пио-Квинто северным входом и стали за островком того же имени, защищающим рейд.
Сегодня два события, следовательно, два развлечения: кит зашел
в бухту и играл у берегов да наши куры, которых свезли на берег, разлетелись, штук сто. Странно: способность летать вдруг
в несколько дней развилась
в лесу так, что не было возможности поймать их; они летали по деревьям, как лесные птицы. Нет сомнения, что если они одичают, то приобретут все способности для летанья, когда-то, вероятно, утраченные ими
в порабощенном состоянии.
Кое-где над сонными водами маленьких
бухт жались
в кучу хижины корейцев.
Погуляв по северной стороне островка, где есть две красивые, как два озера,
бухты, обсаженные деревьями, мы воротились
в село. Охотники наши застрелили дорогой три или четыре птицы.
В селе на берегу разостланы были циновки; на них сидели два старика, бывшие уже у нас, и пригласили сесть и нас. Почти все жители села сбежались смотреть на редких гостей.
Часов
в пять вечера стали на якорь
в бухте.
Сегодня, часу
в пятом после обеда, мы впятером поехали на берег, взяли с собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили на берег, на котором, вероятно, никогда не была нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой
бухте, или если и заглянул сюда, то на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он определил его верно.
Утро чудесное, море синее, как
в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как
в тропиках, но, однако ж, так, что
в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все
в виду берега.
В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить
в какую-то
бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а
в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Мы прошли большой залив и увидели две другие
бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся
в берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше.
В маленькой
бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно «Князь Меншиков», почти у самого берега.
Ее оставили
в Татарском проливе,
в Императорской
бухте.
Ее разоружили, то есть сняли с нее пушки, порох, такелаж — все, что можно было снять, а ветхий остов ее был оставлен под надзором моряков и казаков, составлявших наш пост
в этой
бухте, с тем чтобы
в случае прихода туда французов и англичан его затопили, не давая неприятелю случая похвастаться захватом русского судна.
Так «Паллада» и кончила свое существование
в этой
бухте: от нее оставалось одно днище, которое, вероятно, пригодилось на что-нибудь нашим людям, содержавшим там пост.
Но зато мелькают между ними — очень редко, конечно, — и другие — с натяжкой, с насилием языка. Например, моряки пишут: «Такой-то фрегат где-нибудь
в бухте стоял «мористо»: это уже не хорошо, но еще хуже выходит «мористее»,
в сравнительной степени. Не морскому читателю, конечно,
в голову не придет, что «мористо» значит близко, а «мористее» — ближе к открытому морю, нежели к берегу.
Японцы тут ни о каких переговорах не хотели и слышать, а приглашали немедленно отправиться
в городок Симодо,
в бухте того же имени, лежащей
в углу огромного залива Иеддо, при выходе
в море. Туда, по словам их, отправились и уполномоченные для переговоров японские чиновники. Туда же чрез несколько дней направилась и «Диана».
В этой
бухте предстояло ей испытать страшную катастрофу.
Но
в чашке нет ни скал, стоящих
в виде островов посередине, ни угловатых берегов, — а это все было
в бухте Симодо.
11 декабря,
в 10 часов утра (рассказывал адмирал), он и другие, бывшие
в каютах, заметили, что столы, стулья и прочие предметы несколько колеблются, посуда и другие вещи прискакивают, и поспешили выйти наверх. Все, по-видимому, было еще покойно. Волнения
в бухте не замечалось, но вода как будто бурлила или клокотала.
Вследствие колебания морского дна у берегов Японии
в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из
бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся
в бухте вода пришла
в круговоротное движение и начала полоскать всю
бухту, хлынув на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны
в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину
бухты.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого
в госпиталь,
в отысканную
в другом заливе, верстах
в 60 от Симодо, закрытую
бухту Хеда, чтобы там повалить на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды оказались тщетными. Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе
в 4˚) сквозь буруны на шлюпках, по канату, на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи,
в противуположной стороне от
бухты Хеда.
С наступлением тихой погоды хотели наконец, посредством японских лодок, дотащить кое-как пустой остов до
бухты — и все-таки чинить. Если фрегат держался еще на воде
в тогдашнем своем положении, так это, сказывал адмирал, происходило, между прочим, оттого, что систерны
в трюме, обыкновенно наполненные пресной водой, были тогда пусты, и эта пустота и мешала ему погрузиться совсем.
От подошвы Фудзи наши герои, «по образу пешего хождения», через горы, направились
в ту же
бухту Хеда, куда намеревались было ввести фрегат, и расположились там на бивуаках (при 4˚ мороза, не забудьте!), пока готовились бараки для их помещения, временного и, по возможности, недолгого, потому что
в положении Робинзонов Крузе пятистам человекам долго оставаться нельзя.
Решились искать помощи
в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои:
в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые
в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная
в память
бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».