Неточные совпадения
«Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, — говорили
другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу! — пугали некоторые, — пресная вода там в редкость, все
больше ром пьют».
Многие постоянно ведут какой-то арифметический счет — вроде приходо-расходной памятной книжки — своим заслугам и заслугам
друга; справляются беспрестанно с кодексом дружбы, который устарел гораздо
больше Птоломеевой географии и астрономии или Аристотелевой риторики; все еще ищут, нет ли чего вроде пиладова подвига, ссылаясь на любовь, имеющую в ежегодных календарях свои статистические таблицы помешательств, отравлений и
других несчастных случаев.
На
другой день, когда я вышел на улицу, я был в
большом недоумении: надо было начать путешествовать в чужой стороне, а я еще не решил как.
Про старушку скажут, что это одна «вдова», пожалуй, назовут Настасьей Тихоновной, фамилию она почти забыла, а
другие и подавно: она не нужна ей
больше.
Все они, на разных языках,
больше по-французски и по-английски, очень плохо на том и
другом, навязывались в проводники.
Поговорив немного с хозяином и помолчав с хозяйкой, мы объявили, что хотим гулять. Сейчас явилась опять толпа проводников и
другая с верховыми лошадьми. На одной площадке, под
большим деревом, мы видели много этих лошадей. Трое или четверо наших сели на лошадей и скрылись с проводниками.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так, хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но
большая часть местечек заселена ими, и фермы почти все принадлежат им, за исключением только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие времена и заселенных английскими, шотландскими и
другими выходцами.
Немногие из них могли похвастать зеленою верхушкой или скатом, а у
большей части были одинаково выветрившиеся, серые бока, которые разнообразились у одной — рытвиной, у
другой — горбом, у третьей — отвесным обрывом.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой
большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит на отлогости горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками, полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа на
другие здешние горы.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома.
Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала
другая.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями с маисом и
другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали на
большую улицу.
Еще страннее происшествие случилось с Беном. Он, с товарищами же, ходил далеко внутрь на
большую охоту и попал на племя, которое воевало с
другим.
У этих племен лицо
большею частью круглое, с правильными чертами, с выпуклым лбом и щеками, с толстыми губами; волосы, сравнительно с
другими, длинны, хотя и курчавы.
У них, как у кафров, лоб вдавлен, скулы, напротив, выдаются; нос у них
больше, нежели у
других черных.
Кругом теснились скалы, выглядывая одна из-за
другой, как будто вставали на цыпочки. Площадка была на полугоре; вниз шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями. На дне живописного оврага тек
большой ручей, через который строился каменный мост.
Другая видна была вправо от
большой улицы, на площадке; но та была заперта.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде
другое,
больше ему к лицу. И в самом деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Здесь совсем
другое: простор, чистота, прекрасная архитектура домов, совсем закрытых шпалерою из мелкой, стелющейся, как плющ, зелени с голубыми цветами; две церкви, протестантская и католическая, обнесенные
большими дворами, густо засаженными фиговыми, мускатными и
другими деревьями и множеством цветов.
Большую часть награбленных товаров они сбывают здесь, являясь в виде мирных купцов, а оружие и
другие улики своего промысла прячут на это время в какой-нибудь маленькой бухте ненаселенного острова.
В
другой раз два китайца несли на плечах, с признаками
большой осторожности и даже, кажется, уважения, такую корзину, в которой небрежно покоилась свинья.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и море спорят
друг с
другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы
другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на
большой доске складными буквами.
Пролив отделяет нагасакский берег от острова Кагена, который, в свою очередь, отделяется
другим проливом от острова Ивосима, а там чисто, море — и
больше ничего.
Нас издали, саженях во ста от фрегата, и в некотором расстоянии
друг от
друга окружали караульные лодки, ярко освещенные разноцветными огнями в
больших, круглых, крашеных фонарях из рыбьей кожи; на некоторых были даже смоляные бочки.
Ходишь вечером посидеть то к тому, то к
другому; улягутся наконец все, идти
больше не к кому, идешь к себе и садишься вновь за работу.
И так вопрос и взгляд дошли опять до Бабы, но без ответа. «Иногда бывает меньше, — сказал наконец Садагора, — а в
другой раз
больше».
В платьях же
других, высших классов допущены все смешанные цвета, но с
большою строгостью и вкусом в выборе их.
Не думайте, чтобы храм был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше
других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени
большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и
другое место, отвечал, что
больше у него нет никаких, что указанное нами принадлежит князю Омуре, на которое он не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим, то они уж не виноваты.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и
другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все
больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Вы сидите, а мимо вас идут и скачут; иные усмехнутся, глядя, как вы уныло выглядываете из окна кареты,
другие посмотрят с любопытством, а
большая часть очень равнодушно — и все обгоняют.
Вечером мы собрались в клубе, то есть в одной из самых
больших комнат, где жило
больше постояльцев, где светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили
больше каменного угля, нежели в
другие номера.
У него лучше и раньше прибиралась комната, в корзинке было
больше угля, нежели у
других.
За ним
другой, лет сорока пяти, с
большими карими глазами, с умным и бойким лицом.
В
другой чашке была похлебка с рыбой, вроде нашей селянки. Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек рыбы плавал в чистом совершенно и светлом бульоне, как горячая вода. Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но мне показалось невкусно. Это действительно была горячая вода — и
больше ничего.
Чрез час каюты наши завалены были ящиками: в
большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в
другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Вообще нужна
большая осторожность в обращении с ними, тем более что изучение приличий составляет у них важную науку, за неимением пока
других.
На
другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет
большой обед. Как нейти на
большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Кавадзи этот всем нам понравился, если не
больше, так по крайней мере столько же, сколько и старик Тсутсуй, хотя иначе, в
другом смысле.
Ну чем он не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал в бумажку пирожное, а в
другой раз слизнул с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это местные нравы —
больше ничего. Он до сих пор не видал тарелки и ложки, ел двумя палочками, похлебку свою пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель, сидел у ног его? Переводчик брал, с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
Мимо леса красного дерева и
других, которые толпой жмутся к самому берегу, как будто хотят столкнуть
друг друга в воду, пошли мы по тропинке к
другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
Я, имея надежную опору, не без смеха смотрел, как кто-нибудь из наших поскользнется, спохватится и начнет упираться по скользкому месту, а
другой помчится вдруг по крутизне, напрасно желая остановиться, и бежит до первого
большого дерева, за которое и уцепится.
Ликейские острова управляются королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда японские суда, а именно князя Сатсумского, взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по словам здешнего миссионера, простирается до двухсот тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию
других, острова могут приносить впятеро
больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром князь Сатсумский считается самым богатым из всех японских князей.
На
другой день, 2-го февраля, мы только собрались было на берег, как явился к нам английский миссионер Беттельгейм, худощавый человек, с еврейской физиономией, не с бледным, а с выцветшим лицом, с руками, похожими немного на птичьи когти;
большой говорун.
На
другой день мы отправились на берег с визитами, сначала к американским офицерам, которые заняли для себя и для матросов — не знаю как, посредством ли покупки или просто «покровительства», — препорядочный домик и
большой огород с сладким картофелем, таро, горохом и табаком.
Над дверью был
другой подарок, от него же:
большая серебряная ваза.
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался на берег. Одна природа да животная, хотя и своеобразная, жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается
большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения, была параллель
другой, развитой жизни.
9-го февраля, рано утром, оставили мы Напакианский рейд и лавировали, за противным ветром, между
большим Лю-чу и
другими, мелкими Ликейскими островами, из которых одни путешественники назвали Ама-Керима, а миссионер Беттельгейм говорит, что Ама-Керима на языке ликейцев значит: вон там дальше — Керима. Сколько по белу свету ходит переводов и догадок, похожих на это!
В этом переулке совсем не видно было домов, зато росло гораздо
больше травы, в тени лежало гораздо более свиней и собак, нежели в
других улицах.
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами народа,
большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд шел на работу или с работы;
другие, казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли из домов гулять, ходили по лавкам, стояли толпами и разговаривали.
Проехав множество улиц, замков, домов, я выехал в
другие ворота крепости, ко взморью, и успел составить только пока заключение, что испанский город — город
большой, город сонный и город очень опрятный. Едучи туда, я думал, правду сказать, что на меня повеет дух падшей, обедневшей державы, что я увижу запустение, отсутствие строгости, порядка — словом, поэзию разорения, но меня удивил вид благоустроенности, чистоты: везде видны следы заботливости, даже обилия.