Неточные совпадения
— Советовать — боюсь. Я
не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор —
станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь —
не отказываюсь, ты слушай или
не слушай, как хочешь. Да нет! я
не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а
дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
— Знаю я эту святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему телу и побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и того… Твоя любовь, к сожалению, впереди; от этого никак
не уйдешь, а
дело уйдет от тебя, если
не станешь им заниматься.
— Я никогда
не вмешиваюсь в чужие
дела, но ты сам просил что-нибудь для тебя сделать; я стараюсь навести тебя на настоящую дорогу и облегчить первый шаг, а ты упрямишься; ну, как хочешь; я говорю только свое мнение, а принуждать
не стану, я тебе
не нянька.
— Прекрасно, прекрасно! — сказал ему через несколько
дней Петр Иваныч. — Редактор предоволен, только находит, что стиль
не довольно строг; ну, да с первого раза нельзя же всего требовать. Он хочет познакомиться с тобой. Ступай к нему завтра, часов в семь вечера: там он уж приготовил еще
статью.
Мелькнуло несколько месяцев. Александра
стало почти нигде
не видно, как будто он пропал. Дядю он посещал реже. Тот приписывал это его занятиям и
не мешал ему. Но редактор журнала однажды, при встрече с Петром Иванычем, жаловался, что Александр задерживает
статьи. Дядя обещал при первом случае объясниться с племянником. Случай представился
дня через три. Александр вбежал утром к дяде как сумасшедший. В его походке и движениях видна была радостная суетливость.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда будем одни,
станем удаляться от других; что нам до них за
дело? и что за
дело им до нас? нас
не вспомнят, забудут, и тогда нас
не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук
не тревожит этой торжественной тишины…
Не выдержал бедный Александр: приехал на третий
день. Наденька была у решетки сада, когда он подъезжал. Он уж было обрадовался, но только что он
стал приближаться к берегу, она, как будто
не видя его, повернулась и, сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет без цели, пошла домой.
— Хандришь, хандришь! Надо
делом заниматься, — сказал Петр Иваныч, протирая глаза, — тогда и людей бранить
не станешь,
не за что. Чем
не хороши твои знакомые? всё люди порядочные.
— Вот, прекрасно!
стану я возить тебя для этого по домам! После этого недостает только, чтоб я тебе закрывал на ночь рот платком от мух! Нет, все
не то. А вот в чем
дело: влюби-ка в себя Тафаеву.
Беда
не так еще велика…» — «Как
не беда! — закричал он, — он, говорит,
делом не занимается; молодой человек должен трудиться…» — «И это
не беда, говорю я, — тебе что за нужда?» — «Как, говорит, что за нужда: он вздумал действовать против меня хитростями…» — «А, вот где беда!» —
стал я дразнить.
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае да о своем сенатском
деле, так что Александр, соскучившись слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать было
не к чему. Наконец гость
стал прощаться.
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал, что
не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем вы меня путаете в свои
дела? Вот ты женщин
стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там
делом:
не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а вот за каким: ну
дело!
И Александр
не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце
стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и жизнь опять немного просветлела.
Дня три уж
не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. «Опять! опять прежнее! — говорил Александр, — но я тверд!» — и между тем торопливо шел на речку.
Лиза ждала его целый
день с трепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось; она оробела, сама
не зная отчего,
стала грустна и почти
не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра
не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она заплакала.
На другой
день опять ожила, опять с утра была весела, а к вечеру сердце
стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять
не пришли.
Мало-помалу Александр успел забыть и Лизу, и неприятную сцену с ее отцом. Он опять
стал покоен, даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костякова. Его смешил взгляд этого человека на жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше, выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток
дней. Душа Александра опять
стала утопать в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба
не дремала, и ему
не удавалось утонуть совсем в этой тине.
— Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит! А я другую ночь почти
не сплю и людям
не даю спать: неравно приедет, а мы все дрыхнем — хорошо будет! Вчера и третьего
дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли:
не хотите ли выпить и позавтракать? Обедать-то, может быть, поздно придется:
станем поджидать дорогого гостя.
— Да что, сударь,
не на что смотреть!
Не узнаешь, что и ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять
не захочется. И перец-то у них
не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три
дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно
стало, выплюнул; взял другую — и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!..
Неточные совпадения
«Худа ты
стала, Дарьюшка!» // —
Не веретенце, друг! // Вот то, чем больше вертится, // Пузатее
становится, // А я как день-деньской…
Вот в чем
дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть.
Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Цыфиркин. А наш брат и век так живет.
Дела не делай, от
дела не бегай. Вот беда нашему брату, как кормят плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту
не стало…
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение
не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы
стали ждать,
не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего
дня.
Разговор этот происходил утром в праздничный
день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки
не стало.