Неточные совпадения
— И слава богу! пусть унесут
вас черти отсюда: просторнее
будет. Да пусти прочь, негде ступить: протянул ноги-то!
— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, —
будет ли Прошка любить
вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх!
Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так… эх!..
— Вот до чего договорились, — перервал он, — велите скорей подавать что там у
вас есть: яичница, что ли? Забыть
вас! Как могли
вы подумать? Бог накажет меня…
— Полно
вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить! — сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. — Что
вы его, на убой, что ли, отправляете? — Потом,
выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
— Вашими бы устами да мед
пить! Да что
вы мало взяли пирожка? возьмите еще!
Тут кстати Адуев вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат и та же Анна Павловна отправляли его самого. Они, конечно, не могли ничего сделать для него в Петербурге, он сам нашел себе дорогу… но он вспомнил ее слезы при прощанье, ее благословения, как матери, ее ласки, ее пироги и, наконец, ее последние слова: «Вот, когда вырастет Сашенька — тогда еще трехлетний ребенок, — может
быть, и
вы, братец, приласкаете его…» Тут Петр Иваныч встал и скорыми шагами пошел в переднюю…
— Я не знал, дядюшка, что у
вас есть завод.
Он сердито молчит при подобных сравнениях, а иногда рискнет сказать, что такую-то материю или такое-то вино можно у них достать и лучше и дешевле, а что на заморские редкости, этих больших раков и раковин, да красных рыбок, там и смотреть не станут, и что вольно, дескать,
вам покупать у иностранцев разные материи да безделушки; они обдирают
вас, а
вы и рады
быть олухами!
«Так это-то называется груша у
вас? — скажет он, — да у нас это и люди не станут
есть!..»
— Может
быть, я в состоянии что-нибудь сделать, если
вы не оставите меня вашими советами и опытностью…
—
Есть и здесь любовь и дружба, — где нет этого добра? только не такая, как там, у
вас; со временем увидишь сам…
У
вас встают и ложатся по солнцу,
едят,
пьют, когда велит природа; холодно, так наденут себе шапку с наушниками, да и знать ничего не хотят; светло — так день, темно — так ночь.
— Что ж! если
есть способности, так он пойдет здесь… ведь и
вы не с большего начали, а вот, слава богу…
— Это ужасно, ужасно, дядюшка! стало
быть,
вы никогда не любили?
— Как
вы, дядюшка, можете так холодно издеваться над тем, что
есть лучшего на земле? ведь это преступление… Любовь… святые волнения!
— Стало
быть,
вы не прочли, что тут написано? — с живостью спросил Александр.
— Нужды нет, ты все-таки пошли: может
быть, он поумнее станет: это наведет его на разные новые мысли; хоть
вы кончили курс, а школа ваша только что начинается.
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что
вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что
есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Что
вы, дядюшка! да этот проект
был представлен одному значительному лицу, любителю просвещения; за это однажды он пригласил меня с ректором обедать. Вот начало другого проекта.
— Начальник отделения, вероятно, сказал
вам, какая
есть вакансия? — спросил он потом.
— Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может
быть и в том и в другом, так же точно, как и не
быть. Если нет его, так ремесленник так и называется ремесленник, а не творец, и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель… Да разве
вам об этом не читали в университете? Чему же
вы там учились?..
—
Была, долго говорила со мной о
вас, спрашивала о своем деле.
—
Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери
есть бородавка около носа.
— Сиди, сиди, ради бога, и не подходи к столу: что-нибудь разобьешь. У тебя на лице все написано, я отсюда
буду читать. Ну, у
вас было объяснение, — сказал он.
—
Вы оба, как водится,
были очень глупы, — говорил Петр Иваныч.
— Стало
быть, то же, что и
вы делали, дядюшка?
— Поглупее! Не называете ли
вы глупостью то, что я
буду любить глубже, сильнее
вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть им холодно, как
вы… и не сдергивать покрывала с священных тайн…
— Стало
быть,
вы женитесь? — спросил Александр с тем же изумлением.
— Знаете что, дядюшка? — сказал Александр с живостью, — может
быть… нет, не могу таиться перед
вами… Я не таков, все выскажу…
— Как же
вы, дядюшка, не опасаетесь за себя? Стало
быть, и ваша невеста… извините… надует
вас?..
— А я думал,
вы прощаетесь перед свадьбой с истинными друзьями, которых душевно любите, с которыми за чашей помянете в последний раз веселую юность и, может
быть, при разлуке крепко прижмете их к сердцу.
— Но, может
быть, они не таковы: им, может
быть, жаль потерять в
вас доброго товарища, собеседника?
— Что у
вас есть? скорей!
— Что это,
вы молоко кушаете? — спросил он. У Наденьки
была чашка в руках и сухарь.
— Какие
вы бессовестные! Можно ли так лгать? Где ж
вы были до сих пор?
— А теперь шесть. Не лгите, признайтесь, уж соблазнились обедом, приятным обществом? там
вам очень, очень весело
было.
— Честное слово, я и не заходил к дядюшке… — начал с жаром оправдываться Александр. — Разве я тогда мог бы
поспеть к
вам об эту пору?
— Я совсем не шалю. Скажите, где ж
вы до сих пор
были?
— Так тогда
было бы пять, а теперь шесть. Где ж
вы провели еще час? видите, ведь как лжете!
— На скорую руку! один только час! — сказала она, — бедненькие!
вы должны
быть голодны. Не хотите ли молока?
— Где же
вы были? — спросила она потом.
— Я! ах, ах, maman, что
вы! Не я ли говорю: «Пора, maman, обедать», а
вы сказали: «Нет, надо подождать; Александр Федорыч давно не
был: верно, придет к обеду».
— Как я
буду молиться, — продолжала она, — сегодня, завтра, всегда за этот вечер! как я счастлива! А
вы?..
В походке, взгляде, во всем обращении Александра
было что-то торжественное, таинственное. Он вел себя с другими, как богатый капиталист на бирже с мелкими купцами, скромно и с достоинством, думая про себя: «Жалкие! кто из
вас обладает таким сокровищем, как я? кто так умеет чувствовать? чья могучая душа…» — и проч.
— Я думал, Надежда Александровна, — заметил Адуев, — что нынешней зимой у
вас, кроме пения,
будет занятие…
«Что это, говорю, граф,
вы ее балуете? она совсем ни на что не похожа
будет!..» — и ее побраню.
Мы с Марьей Ивановной да с Наденькой
были у него в манеже: я ведь,
вы знаете, сама за ней наблюдаю: уж кто лучше матери усмотрит за дочерью? я сама занималась воспитанием и не хвастаясь скажу: дай бог всякому такую дочь!
— Это простуда; сохрани боже! не надо запускать,
вы так уходите себя… может воспаление сделаться; и никаких лекарств! Знаете что? возьмите-ка оподельдоку, да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю
пейте траву, я
вам рецепт дам.
—
Вы будете к нам завтра? — спросила она холодно, но глаза ее устремились на него с жадным любопытством.
— Не притворяйтесь, скажите,
вы ли это? те же ли
вы, какие
были?
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это
вам кажется только, что близко; а
вы вообразите себе, что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б мог прижать
вас в свои объятия.
Бобчинский. Сначала
вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда
вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже
вы, то
есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и
быть: просто хоть в петлю полезай.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь
вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь
вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.