Неточные совпадения
В службе
у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде;
посмотрит,
посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте,
я после
посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— Где же оно? — с досадой возразил Илья Ильич. —
Я его не проглотил.
Я очень хорошо помню, что ты взял
у меня и куда-то вон тут положил. А то вот где оно,
смотри!
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить
у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме
меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Постой, постой! Куда ты? — остановил его Обломов. —
У меня еще есть дело, поважнее.
Посмотри, какое
я письмо от старосты получил, да реши, что
мне делать.
— Что это за беда? Смотрите-ка! — сказал он. — Быть покойнику:
у меня кончик носа все чешется…
— Коли ругается, так лучше, — продолжал тот, — чем пуще ругается, тем лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как
я жил
у одного: ты еще не знаешь — за что, а уж он,
смотришь, за волосы держит тебя.
—
Смотри ты
у меня! — сказал он потом едко. — Молод, брат, востер очень!
Я не
посмотрю, что ты генеральский:
я те за вихор! Пошел-ка к своему месту!
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то,
я знаю, кто
у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так
я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость
смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
— Не брани
меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. —
Я сам мучусь этим; и если б ты
посмотрел и послушал
меня вот хоть бы сегодня, как
я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя,
у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай
мне своей воли и ума и веди
меня куда хочешь. За тобой
я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
— Что это такое? — говорил он, ворочаясь во все стороны. — Ведь это мученье! На смех, что ли,
я дался ей? На другого ни на кого не
смотрит так: не смеет.
Я посмирнее, так вот она…
Я заговорю с ней! — решил он, — и выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет
у меня из души глазами.
«Да,
я что-то добываю из нее, — думал он, — из нее что-то переходит в
меня.
У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться… Тут
я чувствую что-то лишнее, чего, кажется, не было… Боже мой, какое счастье
смотреть на нее! Даже дышать тяжело».
«Нет, она не такая, она не обманщица, — решил он, — обманщицы не
смотрят таким ласковым взглядом;
у них нет такого искреннего смеха… они все пищат… Но… она, однако ж, не сказала, что любит! — вдруг опять подумал в испуге: это он так себе растолковал… — А досада отчего же?.. Господи! в какой
я омут попал!»
—
У сердца, когда оно любит, есть свой ум, — возразила она, — оно знает, чего хочет, и знает наперед, что будет.
Мне вчера нельзя было прийти сюда: к нам вдруг приехали гости, но
я знала, что вы измучились бы, ожидая
меня, может быть, дурно бы спали:
я пришла, потому что не хотела вашего мученья… А вы… вам весело, что
я плачу.
Смотрите,
смотрите, наслаждайтесь!..
— Ты все глупости говоришь! — скороговоркой заметила она, глядя в сторону. — Никаких
я молний не видала
у тебя в глазах… ты
смотришь на
меня большею частью, как… моя няня Кузьминична! — прибавила она и засмеялась.
— Пока она
смотрела только на
меня, — прибавил он, —
я ничего; но когда этот же взгляд упал на тебя,
у меня руки и ноги похолодели…
«Да,
я „какой-то!“ — думал он в робком унынии. —
Меня знают, потому что
я друг Штольца. — Зачем
я у Ольги? — „Dieu sait…“ Вон, вон, эти франты
смотрят на
меня, потом на ложу Ольги!»
— Нет, нет, Боже сохрани! Все испортишь, кум: скажет, что принудили, пожалуй, упомянет про побои, уголовное дело. Нет, это не годится! А вот что можно; предварительно закусить с ним и выпить; он смородиновку-то любит. Как в голове зашумит, ты и мигни
мне:
я и войду с письмецом-то. Он и не
посмотрит сумму, подпишет, как тогда контракт, а после поди, как
у маклера будет засвидетельствовано, допрашивайся! Совестно будет этакому барину сознаваться, что подписал в нетрезвом виде; законное дело!
— Погляди на
меня! — сказал он и пристально
смотрел ей в глаза. — Можно подумать, что ты… несчастлива! Такие странные
у тебя глаза сегодня, да и не сегодня только… Что с тобой, Ольга?
Неточные совпадения
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще!
смотри ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Бобчинский. Ничего, ничего,
я так: петушком, петушком побегу за дрожками.
Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак
посмотреть, как
у него эти поступки…
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько
у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты
мне теперь!
Посмотрим, кто кого!
Да
смотри: ты! ты!
я знаю тебя: ты там кумаешься да крадешь в ботфорты серебряные ложечки, —
смотри,
у меня ухо востро!..