Неточные совпадения
— От мясника, от зеленщика, от прачки, от хлебника: все денег
просят.
— Что за рано! Они
просили в двенадцать часов; отобедаем пораньше, часа в два, да и на гулянье. Едемте же скорей! Велеть вам одеваться давать?
— Ну, ну, полно, говори! —
просил Обломов.
— Ну, напиши к исправнику: спроси его, говорил ли ему староста о шатающихся мужиках, — советовал Тарантьев, — да
попроси заехать в деревню; потом к губернатору напиши, чтоб предписал исправнику донести о поведении старосты.
— Откуда я наберу столько ребятишек, если
попросят показать детей? — сказал он.
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально»… Губернатор письмо передаст секретарю, а ты напишешь в то же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распоряжение. Да
попроси соседей: кто у тебя там?
— И ему напиши,
попроси хорошенько: «Сделаете, дескать, мне этим кровное одолжение и обяжете как христианин, как приятель и как сосед». Да приложи к письму какой-нибудь петербургский гостинец… сигар, что ли. Вот ты как поступи, а то ничего не смыслишь. Пропащий человек! У меня наплясался бы староста: я бы ему дал! Когда туда почта?
— Послушай, Михей Андреич, — строго заговорил Обломов, — я тебя
просил быть воздержнее на язык, особенно о близком мне человеке…
— Не трудись, не доставай! — сказал Обломов. — Я тебя не упрекаю, а только
прошу отзываться приличнее о человеке, который мне близок и который так много сделал для меня…
Илье Ильичу не нужно было пугаться так своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного не сделал, подчиненные были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не требует, а все
просит. Дело сделать —
просит, в гости к себе —
просит и под арест сесть —
просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении — у него явится позыв познакомиться с ним; он ищет,
просит книги, и если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, и книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
Если давали ему первый том, он по прочтении не
просил второго, а приносили — он медленно прочитывал.
— Воля ваша, Илья Ильич, они
просят…
— Я совсем другой — а? Погоди, ты посмотри, что ты говоришь! Ты разбери-ка, как «другой»-то живет? «Другой» работает без устали, бегает, суетится, — продолжал Обломов, — не поработает, так и не поест. «Другой» кланяется, «другой»
просит, унижается… А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, «другой» я — а?
— Два несчастья вдруг! — говорил он, завертываясь в одеяло совсем с головой. —
Прошу устоять!
Обломов стал читать вслух. Оказалось, что Филипп Матвеевич
просит прислать ему рецепт пива, которое особенно хорошо варили в Обломовке.
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на другой день обедать и Штольцу
просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и дверь. Он взглянул — за роялем сидела Ольга и смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
— Илья! Вот я сказал Ольге Сергеевне, что ты страстно любишь музыку,
просил спеть что-нибудь… Casta diva.
— Спойте же что-нибудь, Ольга Сергеевна, —
просил Штольц.
Потом еще Штольц, уезжая, завещал Обломова ей,
просил приглядывать за ним, мешать ему сидеть дома. У ней, в умненькой, хорошенькой головке, развился уже подробный план, как она отучит Обломова спать после обеда, да не только спать, — она не позволит ему даже прилечь на диване днем: возьмет с него слово.
«Боже мой! Да ведь я виновата: я
попрошу у него прощения… А в чем? — спросила потом. — Что я скажу ему: мсьё Обломов, я виновата, я завлекала… Какой стыд! Это неправда! — сказала она, вспыхнув и топнув ногой. — Кто смеет это подумать?.. Разве я знала, что выйдет? А если б этого не было, если б не вырвалось у него… что тогда?.. — спросила она. — Не знаю…» — думала.
«Что наделал этот Обломов! О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не было!
Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться… Как он смел!» — думала она, идя по парку; глаза ее горели…
— Да что такое? О чем вы
просите? — с волнением, почти с досадой отвечала она, отворачиваясь от него. — Я все забыла… я такая беспамятная!
— Дурак, дурак! — вдруг вслух сказал он, хватая ландыши, ветку, и почти бегом бросился по аллее. — Я прощенья
просил, а она… ах, ужели?.. Какая мысль!
— Скажите, пожалуйста, я
прошу…
Притом тетка слышала, как Штольц накануне отъезда говорил Ольге, чтоб она не давала дремать Обломову, чтоб запрещала спать, мучила бы его, тиранила, давала ему разные поручения — словом, распоряжалась им. И ее
просил не выпускать Обломова из вида, приглашать почаще к себе, втягивать в прогулки, поездки, всячески шевелить его, если б он не поехал за границу.
— Вы, кажется, не расположены сегодня петь? Я и
просить боюсь, — спросил Обломов, ожидая, не кончится ли это принуждение, не возвратится ли к ней веселость, не мелькнет ли хоть в одном слове, в улыбке, наконец в пении луч искренности, наивности и доверчивости.
Она пела так чисто, так правильно и вместе так… так… как поют все девицы, когда их
просят спеть в обществе: без увлечения. Она вынула свою душу из пения, и в слушателе не шевельнулся ни один нерв.
— Что ж мне теперь делать:
просить прощения? — с покорной нежностью сказал он.
—
Просят прощения дети или когда в толпе отдавят ногу кому-нибудь, а тут извинение не поможет, — говорила она, обмахивая опять платком лицо.
— Эгоизм! — досказал Обломов и не смел взглянуть на Ольгу, не смел говорить, не смел
просить прощения.
Экая скука! да еще предлагает на общий счет проложить дорогу в большое торговое село, с мостом через речку,
просит три тысячи денег, хочет, чтоб я заложил Обломовку…
На другой день он послал узнать о здоровье. Приказали сказать: «Слава Богу, и
просят сегодня кушать, а вечером все на фейерверк изволят ехать, за пять верст».
Она не досказала и отвернулась, как будто
просила пощады. А отчего смутилась она — и сама не знает. Отчего ее грызло и жгло воспоминание о вчерашнем вечере, об этом расстройстве?
— Нет. Гадала! — сказала она. — Графинина экономка была вчера; она умеет гадать на картах, и я
попросила.
— Да зачем? Кто тебя
просит?
— Пожалуйте в комнату, — сказала старуха, воротясь, ввела Обломова, чрез маленькую переднюю, в довольно просторную комнату и
попросила подождать. — Хозяйка сейчас выйдет, — прибавила она.
— Мне долго ждать его прихода, — сказал Обломов, — может быть, вы передадите ему, что, по обстоятельствам, я в квартире надобности не имею и потому
прошу передать ее другому жильцу, а я, с своей стороны, тоже поищу охотника.
— Вы им передайте, что я
просил, — говорил Обломов, — что по обстоятельствам…
— Так вы передадите ему, что я вас
просил? — кланяясь и уходя, говорил Обломов.
— Да, я хотел поговорить с вами насчет квартиры.
Прошу садиться! — вежливо отвечал Обломов.
«
Прошу покорнейше! — трусливо подумал Обломов. — В самом деле, эти грамотеи — всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано школы заводить!..»
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат
просили шесть тысяч рублей.
— Вот,
попроси барона; он там со всеми знаком, завтра же пошлет за креслами.
И она опять улыбнулась, и он улыбнулся, глядя на нее, и с улыбкой
просил барона; тот, тоже с улыбкой, взялся послать за билетом.
Обломов и про деньги забыл; только когда, на другой день утром, увидел мелькнувший мимо окон пакет братца, он вспомнил про доверенность и
просил Ивана Матвеевича засвидетельствовать ее в палате. Тот прочитал доверенность, объявил, что в ней есть один неясный пункт, и взялся прояснить.
А дома уж накрыт стол, и кушанье такое вкусное, подано чисто. Иногда сквозь двери просунется голая рука, с тарелкой —
просят попробовать хозяйского пирога.
«Жених, жених!» — написано у всех на лбу, а он еще не
просил согласия тетки, у него ни гроша денег нет, и он не знает, когда будут, не знает даже, сколько он получит дохода с деревни в нынешнем году; дома в деревне нет — хорош жених!
— В другое время когда-нибудь, в праздник; и вы к нам, милости
просим, кофе кушать. А теперь стирка: я пойду посмотрю, что Акулина, начала ли?..
— Ну, пожалуйста, поди погуляй, тебя
просят! На вот двугривенный: выпей пива с приятелем.