Неточные совпадения
Он уж был не рад, что вызвал Захара на этот разговор. Он
все забывал, что чуть тронешь этот деликатный предмет, так и не оберешься хлопот.
— Нет, не
все! — вдруг воспламенившись, сказал Обломов, — изобрази вора, падшую женщину, надутого глупца, да и человека тут же не
забудь.
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным. — Это значит
забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный человек, но
все человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими глазами.
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал в доме родителей
забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на
всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Но
все это ни к чему не повело. Из Михея не выработался делец и крючкотворец, хотя
все старания отца и клонились к этому и, конечно, увенчались бы успехом, если б судьба не разрушила замыслов старика. Михей действительно усвоил себе
всю теорию отцовских бесед, оставалось только применить ее к делу, но за смертью отца он не успел поступить в суд и был увезен в Петербург каким-то благодетелем, который нашел ему место писца в одном департаменте, да потом и
забыл о нем.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться в делах, писать тетради в два пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками; притом
всё требовали скоро,
все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в нем
вся сила и есть, и, кончив,
забудут его и кидаются на третье — и конца этому никогда нет!
Грозы не страшны, а только благотворны там бывают постоянно в одно и то же установленное время, не
забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на год на
весь край известная мера электричества.
— Скажу, не
забуду,
все скажу, — отозвался Захар, — а с обедом как прикажете?
— Да что такое? О чем вы просите? — с волнением, почти с досадой отвечала она, отворачиваясь от него. — Я
все забыла… я такая беспамятная!
—
Забыла,
все забыла! — скоро проговорила она, торопясь идти домой.
Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чем дело. Она даже
забывала часто свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом.
— В-третьих, потому, что в письме этом, как в зеркале, видна ваша нежность, ваша осторожность, забота обо мне, боязнь за мое счастье, ваша чистая совесть…
все, что указал мне в вас Андрей Иваныч и что я полюбила, за что
забываю вашу лень… апатию…
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает
все грозы судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь, то видишь, что у ней на уме
все одно, что она не
забудет, не отстанет, не растеряется,
все сообразит и добьется, чего искала.
— Ты уж и
забыл? Ты на год контракт подписал. Подай восемьсот рублей ассигнациями, да и ступай, куда хочешь. Четыре жильца смотрели, хотели нанять:
всем отказали. Один нанимал на три года.
— Ты
забыл, сколько беготни, суматохи и у жениха и у невесты. А кто у меня, ты, что ли, будешь бегать по портным, по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь на
все стороны.
Все в городе узнают. «Обломов женится — вы слышали?» — «Ужели? На ком? Кто такая? Когда свадьба?» — говорил Обломов разными голосами. — Только и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а ты выдумал: свадьба!
Он поскачет сломя голову в Обломовку, наскоро сделает
все нужные распоряжения, многое
забудет, не сумеет,
все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его Обломовки…
— Да разве это можно
забыть? Разве это не перевернуло
всю мою жизнь? Ты не видишь, как я счастлив?
Отчего прежде, если подгорит жаркое, переварится рыба в ухе, не положится зелени в суп, она строго, но с спокойствием и достоинством сделает замечание Акулине и
забудет, а теперь, если случится что-нибудь подобное, она выскочит из-за стола, побежит на кухню, осыплет
всею горечью упреков Акулину и даже надуется на Анисью, а на другой день присмотрит сама, положена ли зелень, не переварилась ли рыба.
А теперь, когда Илья Ильич сделался членом ее семейства, она и толчет и сеет иначе. Свои кружева почти
забыла. Начнет шить, усядется покойно, вдруг Обломов кричит Захару, чтоб кофе подавал, — она, в три прыжка, является в кухню и смотрит во
все глаза так, как будто прицеливается во что-нибудь, схватит ложечку, перельет на свету ложечки три, чтоб узнать, уварился ли, отстоялся ли кофе, не подали бы с гущей, посмотрит, есть ли пенки в сливках.
— Уж и двадцать! — нетвердым языком отозвался Иван Матвеевич, — ты
забыл, что я
всего десятый год секретарем.
— Тише, тише, кум! — прервал Иван Матвеевич. — Что ж,
все тридцать пять! Когда до пятидесяти дотянешь? Да с пятидесятью в рай не попадешь. Женишься, так живи с оглядкой, каждый рубль считай, об ямайском
забудь и думать — что это за жизнь!
И сам он как полно счастлив был, когда ум ее, с такой же заботливостью и с милой покорностью, торопился ловить в его взгляде, в каждом слове, и оба зорко смотрели: он на нее, не осталось ли вопроса в ее глазах, она на него, не осталось ли чего-нибудь недосказанного, не
забыл ли он и, пуще
всего, Боже сохрани! не пренебрег ли открыть ей какой-нибудь туманный, для нее недоступный уголок, развить свою мысль?
—
Все скажу Ольге,
все! — говорил Штольц. — Недаром она
забыть не может тебя. Нет, ты стоил ее: у тебя сердце как колодезь глубоко!
— Ужели не
все тут? Что же еще? Ах!.. — очнувшись, весело прибавил потом. — Совсем
забыл «голубиную нежность»…
— Ты не видишься с людьми, я и
забыл: пойдем, я
все расскажу тебе… Знаешь, кто здесь у ворот, в карете, ждет меня… Я позову сюда!