Неточные совпадения
— Что еще это! Вон Пересветов прибавочные получает, а дела-то меньше
моего делает и не смыслит ничего. Ну, конечно, он не имеет такой репутации. Меня очень ценят, — скромно прибавил он, потупя глаза, — министр недавно выразился про меня, что я «украшение министерства».
— Хорошо, хорошо, — заговорил доктор, — это не
мое дело;
мой долг сказать вам, что вы должны изменить образ жизни, место, воздух, занятие — все, все.
— Ну, там как хотите.
Мое дело только остеречь вас. Страстей тоже надо беречься: они вредят леченью. Надо стараться развлекать себя верховой ездой, танцами, умеренными движениями на чистом воздухе, приятными разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от приятных ощущений.
— Ты! — сказал Илья Ильич. — Я запретил тебе заикаться о переезде, а ты, не проходит
дня, чтоб пять раз не напомнил мне: ведь это расстроивает меня — пойми ты. И так здоровье
мое никуда не годится.
— Боже
мой! — стонал тоже Обломов. — Вот хотел посвятить утро дельному труду, а тут расстроили на целый
день! И кто же? свой собственный слуга, преданный, испытанный, а что сказал! И как это он мог?
— Да как это язык поворотился у тебя? — продолжал Илья Ильич. — А я еще в плане
моем определил ему особый дом, огород, отсыпной хлеб, назначил жалованье! Ты у меня и управляющий, и мажордом, и поверенный по
делам! Мужики тебе в пояс; все тебе: Захар Трофимыч да Захар Трофимыч! А он все еще недоволен, в «другие» пожаловал! Вот и награда! Славно барина честит!
— Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то
моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после
дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.
Ты делал со мной
дела, стало быть, знаешь, что у меня есть некоторый капитал; но ты прежде смерти
моей на него не рассчитывай, а я, вероятно, еще проживу лет двадцать, разве только камень упадет на голову.
— Вот он, комплимент, которого я ждала! — радостно вспыхнув, перебила она. — Знаете ли, — с живостью продолжала потом, — если б вы не сказали третьего
дня этого «ах» после
моего пения, я бы, кажется, не уснула ночь, может быть, плакала бы.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за
делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга,
мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни отца, ни тетку, ни…
Может быть, на лице вашем выразилась бы печаль (если правда, что вам нескучно было со мной), или вы, не поняв
моих добрых намерений, оскорбились бы: ни того, ни другого я не перенесу, заговорю опять не то, и честные намерения разлетятся в прах и кончатся уговором видеться на другой
день.
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже
мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на
дне ее… за что, за что…»
— Боже
мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век
дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу, школы заводить… Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
И Боже
мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном
деле, не по одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных материй, также употребления разных домашних лекарственных составов, трав — всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный ум и вековые опыты!
— Знаю, знаю,
мой невинный ангел, но это не я говорю, это скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради Бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом
деле…
— Что нам за
дело? — говорила хозяйка, когда он уходил. — Так не забудьте, когда понадобится рубашки шить, сказать мне:
мои знакомые такую строчку делают… их зовут Лизавета Николавна и Марья Николавна.
Белье носит тонкое, меняет его каждый
день, моется душистым
мылом, ногти чистит — весь он так хорош, так чист, может ничего не делать и не делает, ему делают все другие: у него есть Захар и еще триста Захаров…
— Боже
мой, если б я знал, что
дело идет об Обломове, мучился ли бы я так! — сказал он, глядя на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней не было этого ужасного прошедшего. На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он не казнит ее, не бежит! Что ей за
дело до суда целого света!
Да, я не поблагодарил тебя за твои хлопоты о
моих делах, о деревне.
— Закон-с, — сказал он, —
мое дело сторона: я только соблюдая интересы сестры, а какие деньги брали Илья Ильич, мне неизвестно.
— Не говори, не говори! — остановила его она. — Я опять, как на той неделе, буду целый
день думать об этом и тосковать. Если в тебе погасла дружба к нему, так из любви к человеку ты должен нести эту заботу. Если ты устанешь, я одна пойду и не выйду без него: он тронется
моими просьбами; я чувствую, что я заплачу горько, если увижу его убитого, мертвого! Может быть, слезы…
— Вот определился было к немцу, к купцу, в передней сидеть; все шло хорошо, а он меня послал к буфету служить:
мое ли
дело?