Неточные совпадения
Это был
человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми
глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в
глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
Вошел молодой
человек лет двадцати пяти, блещущий здоровьем, с смеющимися щеками, губами и
глазами. Зависть брала смотреть на него.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его
глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в
люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным. — Это значит забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный
человек, но все
человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими
глазами.
Вошел
человек лет сорока, принадлежащий к крупной породе, высокий, объемистый в плечах и во всем туловище, с крупными чертами лица, с большой головой, с крепкой, коротенькой шеей, с большими навыкате
глазами, толстогубый.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать
человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими
глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Вскоре из кухни торопливо пронес
человек, нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Начали собираться к чаю: у кого лицо измято и
глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в
глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним
люди старого времени. Он, как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником, вроде плясуна.
Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей: это было признаком характера в его
глазах, и
людям с этой настойчивостью он никогда не отказывал в уважении, как бы ни были не важны их цели.
Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь, что около тебя есть
человек… конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и думать, зато нехитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за
глаза!
А подле гордо-стыдливой, покойной подруги спит беззаботно
человек. Он засыпает с уверенностью, проснувшись, встретить тот же кроткий, симпатичный взгляд. И чрез двадцать, тридцать лет на свой теплый взгляд он встретил бы в
глазах ее тот же кроткий, тихо мерцающий луч симпатии. И так до гробовой доски!
Обломов был в том состоянии, когда
человек только что проводил
глазами закатившееся летнее солнце и наслаждается его румяными следами, не отрывая взгляда от зари, не оборачиваясь назад, откуда выходит ночь, думая только о возвращении назавтра тепла и света.
Завтра утром Обломов встал бледный и мрачный; на лице следы бессонницы; лоб весь в морщинах; в
глазах нет огня, нет желаний. Гордость, веселый, бодрый взгляд, умеренная, сознательная торопливость движений занятого
человека — все пропало.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда
человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в
глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь;
человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна.
— Знаю, знаю, мой невинный ангел, но это не я говорю, это скажут
люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради Бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в
глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле…
Я видала счастливых
людей, как они любят, — прибавила она со вздохом, — у них все кипит, и покой их не похож на твой: они не опускают головы;
глаза у них открыты; они едва спят, они действуют!
Вы увидите, ты и Андрей, — продолжал он, озираясь вдохновенными
глазами, — до какой высоты поднимает
человека любовь такой женщины, как ты!
Скажут, может быть, что она совестится показаться неисправной в
глазах постороннего
человека в таком предмете, как хозяйство, на котором сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что
человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут
глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в него или в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
«Нашел свое, — думал он, глядя влюбленными
глазами на деревья, на небо, на озеро, даже на поднимавшийся с воды туман. — Дождался! Столько лет жажды чувства, терпения, экономии сил души! Как долго я ждал — все награждено: вот оно, последнее счастье
человека!»
Обломов тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как
человек, ни на что не устремляющий
глаз. Он впал в неопределенное, загадочное состояние, род галлюцинации.
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными
глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из
глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает
человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Неточные совпадения
«Тсс! тсс! — сказал Утятин князь, // Как
человек, заметивший, // Что на тончайшей хитрости // Другого изловил. — // Какой такой господский срок? // Откудова ты взял его?» // И на бурмистра верного // Навел пытливо
глаз.
И рассказали странники, // Как встретились нечаянно, // Как подрались, заспоривши, // Как дали свой зарок // И как потом шаталися, // Искали по губерниям // Подтянутой, Подстреленной, // Кому живется счастливо. // Вольготно на Руси? // Влас слушал — и рассказчиков //
Глазами мерял: — Вижу я, // Вы тоже
люди странные! — // Сказал он наконец. — // Чудим и мы достаточно. // А вы — и нас чудней! —
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы
человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль есть в
глазах дворянин, малый молодой…
Стародум. Они жалки, это правда; однако для этого добродетельный
человек не перестает идти своей дорогой. Подумай ты сама, какое было бы несчастье, ежели б солнце перестало светить для того, чтоб слабых
глаз не ослепить.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из
глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые
люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)