Неточные совпадения
Городничий.
Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор.
Я как будто предчувствовал: сегодня
мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы.
Право, этаких
я никогда не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали — и пошли прочь.
Вот
я вам прочту письмо, которое получил
я от Андрея Ивановича Чмыхова, которого вы, Артемий Филиппович, знаете.
Я узнал это от самых достоверных людей, хотя он представляет себя частным лицом.
Так как
я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Вчерашнего дни
я…» Ну, тут уж пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович очень потолстел и всё играет на скрипке…» — и прочее, и прочее.
Аммос Федорович.
Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да… хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.
Аммос Федорович. Нет,
я вам скажу, вы не того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно себе мотает на ус.
Городничий. Мотает или не мотает, а
я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части
я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично…
Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Аммос Федорович. А вот
я их сегодня же велю всех забрать на кухню. Хотите, приходите обедать.
Я знаю, вы любите охоту, но все на время лучше его принять, а там, как проедет ревизор, пожалуй, опять его можете повесить.
Я хотел давно об этом сказать вам, но был, не помню, чем-то развлечен.
Городничий. Да
я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками,
я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а
я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О,
я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Впрочем,
я так только упомянул об уездном суде; а по правде сказать, вряд ли кто когда-нибудь заглянет туда: это уж такое завидное место, сам бог ему покровительствует.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом
я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Лука Лукич. Что ж
мне, право, с ним делать?
Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой
я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а
мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
То же
я должен вам заметить и об учителе по исторической части.
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то
я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Я думал, что пожар, ей-богу!
Лука Лукич. Да, он горяч!
Я ему это несколько раз уже замечал… Говорит: «Как хотите, для науки
я жизни не пощажу».
Почтмейстер. Слышал от Петра Ивановича Бобчинского. Он только что был у
меня в почтовой конторе.
Аммос Федорович. В одно слово!
я сам то же думал.
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо будет, а не туркам. Это уже известно: у
меня письмо.
Почтмейстер. Да что
я? Как вы, Антон Антонович?
Купечество да гражданство
меня смущает.
Говорят, что
я им солоно пришелся, а
я, вот ей-богу, если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти.
Я даже думаю (берет его под руку и отводит в сторону),
я даже думаю, не было ли на
меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это
я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете.
Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал.
Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А
я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь
мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Городничий. Батюшки, не милы
мне теперь ваши зайцы: у
меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот отворится дверь и — шасть…
Добчинский (перебивая). Э, позвольте, Петр Иванович,
я расскажу.
Бобчинский. Э, нет, позвольте, уж
я… позвольте, позвольте… вы уж и слога такого не имеете…
Бобчинский. Припомню, ей-богу, припомню. Уж не мешайте, пусть
я расскажу, не мешайте! Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр Иванович не мешал.
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У
меня сердце не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Позвольте, позвольте:
я все по порядку.
Как только имел
я удовольствие выйти от вас после того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так
я тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
Я уж всё, всё, всё знаю-с.
Так
я, вот изволите видеть, забежал к Коробкину.
В желудке-то у
меня… с утра
я ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, — говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Я будто предчувствовал и говорю Петру Ивановичу: «Здесь что-нибудь неспроста-с».
Э, не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы пришепетываете, у вас,
я знаю, один зуб во рту со свистом…
Как сказал он
мне это, а
меня так вот свыше и вразумило.
«Э!» — говорю
я Петру Ивановичу…
Добчинский. Нет, Петр Иванович, это
я сказал: «э!»