Между тем
псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и
с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж
них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а
он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
Тут только, оглянувшись вокруг себя,
он заметил, что
они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у
них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце улицы показался господин, шедший к
ним навстречу, в картузе,
с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий
пес на высоких ножках бежал перед
ним.
Проворный
пес, именем Азор, облобызавши Ярба, подбежал к Платонову, лизнул проворным языком
ему руки, вскочил на грудь Чичикова
с намереньем лизнуть
его в губы, но не достал и, оттолкнутый
им, побежал снова к Платонову, пробуя лизнуть
его хоть в ухо.