Неточные совпадения
Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая,
как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими,
как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный
человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
Чемодан внесли кучер Селифан, низенький
человек в тулупчике, и лакей Петрушка, малый лет тридцати, в просторном подержанном сюртуке,
как видно с барского плеча, малый немного суровый на взгляд, с очень крупными губами и носом.
Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных
людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить с слугою, а иногда даже забавно пошутить над ним.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так,
как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», —
человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького
человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного
человека, — которые все приветствовали его,
как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Помещик Манилов, еще вовсе
человек не пожилой, имевший глаза сладкие,
как сахар, и щуривший их всякий раз, когда смеялся, был от него без памяти.
Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам
человек русский, хочет быть аккуратен,
как немец.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так,
как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили
люди.
Но автор весьма совестится занимать так долго читателей
людьми низкого класса, зная по опыту,
как неохотно они знакомятся с низкими сословиями.
В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «
Какой приятный и добрый
человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную.
— Совершенная правда, — сказал Чичиков, — препочтеннейший
человек. И
как он вошел в свою должность,
как понимает ее! Нужно желать побольше таких
людей.
— Очень обходительный и приятный
человек, — продолжал Чичиков, — и
какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого.
Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
— А вице-губернатор, не правда ли,
какой милый
человек? — сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза.
— Ну, позвольте, а
как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный
человек?
— Чрезвычайно приятный, и
какой умный,
какой начитанный
человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный
человек.
— Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший
человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров,
как нельзя лучше.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли
какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня,
какой бегает в глазах сумасшедшего
человека, все было прилично и в порядке.
Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; не без чувства и выражения произнес он наконец следующие слова: — Если б вы знали,
какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью
человеку без племени и роду!
Занятый ими, он не обращал никакого внимания на то,
как его кучер, довольный приемом дворовых
людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны.
Так
как русский
человек в решительные минуты найдется, что сделать, не вдаваясь в дальние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други, почтенные!» — и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога.
— Нет, барин,
как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим
человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим
человеком можно закусить.
— Нет, ваше благородие,
как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим
человеком поговорил, потому что…
— Вот я тебя
как высеку, так ты у меня будешь знать,
как говорить с хорошим
человеком!
— Ох, батюшка, осьмнадцать
человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати,
как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый
человек, и
какую взял жену, с большим ли приданым или нет, и доволен ли был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, — словом, не пропустил ничего.
— А ведь будь только двадцать рублей в кармане, — продолжал Ноздрев, — именно не больше
как двадцать, я отыграл бы всё, то есть кроме того, что отыграл бы, вот
как честный
человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.
Веришь ли, что офицеры, сколько их ни было, сорок
человек одних офицеров было в городе;
как начали мы, братец, пить…
Ах, братец,
какой премилый
человек! вот уж, можно сказать, во всей форме кутила.
—
Как честный
человек говорю, что выпил, — отвечал Ноздрев.
Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом,
каким заливается только свежий, здоровый
человек, у которого все до последнего выказываются белые,
как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же
человек, да еще и проигрался. Горазд он,
как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
— Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь, у меня слезы на глазах. Нет, ты не держи меня;
как честный
человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести.
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные
люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так
как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
— Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шарманку, чудная шарманка; самому,
как честный
человек, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за девятьсот рублей.
— Экой ты, право, такой! с тобой,
как я вижу, нельзя,
как водится между хорошими друзьями и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный
человек!
— Фетюк просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный
человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить,
как с
человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— Я имею право отказаться, потому что ты не так играешь,
как прилично честному
человеку.
— Если бы ты играл,
как прилично честному
человеку. Но теперь не могу.
Пьян ты, что ли?» Селифан почувствовал свою оплошность, но так
как русский
человек не любит сознаться перед другим, что он виноват, то тут же вымолвил он, приосанясь: «А ты что так расскакался? глаза-то свои в кабаке заложил, что ли?» Вслед за сим он принялся отсаживать назад бричку, чтобы высвободиться таким образом из чужой упряжи, но не тут-то было, все перепуталось.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и
как, и сколько нужно говорить,
как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что,
как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий
человек с капиталом, приобретенным на службе?
— Конечно, всякий
человек не без слабостей, но зато губернатор
какой превосходный
человек!
— Мошенник, — отвечал Собакевич. — Такой скряга,
какого вообразить трудно. В тюрьме колодники лучше живут, чем он: всех
людей переморил голодом.
— Да, конечно, мертвые, — сказал Собакевич,
как бы одумавшись и припомнив, что они в самом деле были уже мертвые, а потом прибавил: — Впрочем, и то сказать: что из этих
людей, которые числятся теперь живущими? Что это за
люди? Мухи, а не
люди.
— Ну нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких
людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет; нет, это не мечта! А в плечищах у него была такая силища,
какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы в другом месте нашли такую мечту!
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки,
как бы то ни было,
человек знакомый, и у губернатора, и у полицеймейстера видались, а поступил
как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка выехала со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял на крыльце и,
как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость поедет.
Ему хотелось заехать к Плюшкину, у которого, по словам Собакевича,
люди умирали,
как мухи, но не хотелось, чтобы Собакевич знал про это.
Словом, все было хорошо,
как не выдумать ни природе, ни искусству, но
как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду
человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
Ему случалось видеть немало всякого рода
людей, даже таких,
каких нам с читателем, может быть, никогда не придется увидать; но такого он еще не видывал.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно,
как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не
человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун,
как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в
человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества
человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а
как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка,
как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев?
Как же, я,
как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.