— Гуляй, козацкая голова! — говорил дюжий повеса, ударив ногою в ногу и хлопнув руками. — Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься — чудится, будто поминаешь
давние годы. Любо, вольно на сердце; а душа как будто в раю. Гей, хлопцы! Гей, гуляй!..
Слепой взял ее за руки с удивлением и участием. Эта вспышка со стороны его спокойной и всегда выдержанной подруги была так неожиданна и необъяснима! Он прислушивался одновременно к ее плачу и к тому странному отголоску, каким отзывался этот плач в его собственном сердце. Ему вспомнились
давние годы. Он сидел на холме с такою же грустью, а она плакала над ним так же, как и теперь…
Сенатора прислали с целой ордой правоведцев; они все очищают только бумаги, и никакой решительно пользы не будет от этой дорогой экспедиции. Кончится тем, что сенатору, [Сенатор — И. Н. Толстой.] которого я очень хорошо знаю с
давних лет, дадут ленту, да и баста. Впрочем, это обыкновенный ход вещей у нас. Пора перестать удивляться и желать только, чтобы, наконец, начали добрые, терпеливые люди думать: нет ли возможности как-нибудь иначе все устроить? Надобно надеяться, что настанет и эта пора.
Просить помощи у одного из товарищей, искушенных в штрихоблудии, не позволяла своеобразная этика, установленная в училище еще с
давних годов, со времен генерала Шванебаха, когда училище переживало свой золотой век.
Неточные совпадения
Ее прогулки длятся доле. // Теперь то холмик, то ручей // Остановляют поневоле // Татьяну прелестью своей. // Она, как с
давними друзьями, // С своими рощами, лугами // Еще беседовать спешит. // Но
лето быстрое летит. // Настала осень золотая. // Природа трепетна, бледна, // Как жертва, пышно убрана… // Вот север, тучи нагоняя, // Дохнул, завыл — и вот сама // Идет волшебница зима.
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о
давнем: перед ним проходила его молодость, его
лета, его протекшие
лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
И тщетно там пришлец унылый // Искал бы гетманской могилы: // Забыт Мазепа с
давних пор; // Лишь в торжествующей святыне // Раз в
год анафемой доныне, // Грозя, гремит о нем собор.
В те
давние времена пожарные, николаевские солдаты, еще служили по двадцать пять
лет обязательной службы и были почти все холостые, имели «твердых» возлюбленных — кухарок.
Ступина принесла и бросила какие-то два письма, Каверина кинула в огонь свой
давний дневник, Прорвич — составленный им
лет шесть тому назад проект демократической республики, умещавшийся всего на шести писанных страничках. Одна Бертольди нашла у себя очень много материала, подлежащего сожжению. Она беспрестанно подносила Белоярцеву целые кипы и с торжеством говорила: