Неточные совпадения
Тут в самом
деле послышался какой-то неясный звук, весьма похожий на хрюканье свиньи;
все побледнели… Пот выступил на лице рассказчика.
— Мне какое
дело? — проворчал, потягиваясь, лежавший возле него цыган, — хоть бы и
всех своих родичей помянул.
Бывало, поведет речь — целый
день не подвинулся бы с места и
все бы слушал.
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом
деле, чудно! Движется и становится
все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
— Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай
все, что ни прикажет, не то пропал навеки!» Тут
разделил он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках.
В тот самый
день, когда лукавый припрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только
все бегом от него.
— Какой же ты нетерпеливый, — говорила она ему вполголоса. — Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и
дело по улицам… Я
вся дрожу…
А я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что он
все притворяется глухим, когда станешь говорить о
деле.
— Вот это
дело! — сказал плечистый и дородный парубок, считавшийся первым гулякой и повесой на селе. — Мне
все кажется тошно, когда не удается погулять порядком и настроить штук.
Все как будто недостает чего-то. Как будто потерял шапку или люльку; словом, не козак, да и только.
— Да, голову. Что он, в самом
деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на
всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова.
— Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах.
Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— Не пора ли нам
всех этих повес прошколить хорошенько и заставить их заниматься
делом?
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри есть. И сначала
дело шло как нельзя лучше; только ведьма — пятерик с королями! У деда на руках одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать королей по усам
всех козырями.
Об возне своей с чертями дед и думать позабыл, и если случалось, что кто-нибудь и напоминал об этом, то дед молчал, как будто не до него и
дело шло, и великого стоило труда упросить его пересказать
все, как было.
В досужее от
дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во
всем околотке.
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в
день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во
все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и
всем чем ни попало.
— Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех… Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь — чудо! Светло, снег блещет при месяце.
Все было видно, как
днем. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи!
Но охотник мешаться в чужие
дела тотчас бы заметил, что Солоха была приветливее
всего с козаком Чубом.
Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос и тоненький смех Оксаны.
Все жилки в нем вздрогнули; бросивши на землю мешки так, что находившийся на
дне дьяк заохал от ушибу и голова икнул во
все горло, побрел он с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за девичьей толпою, между которою ему послышался голос Оксаны.
— Прощайте, братцы! — кричал в ответ кузнец. — Даст Бог, увидимся на том свете; а на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими
делами.
Все добро, какое найдется в моей скрыне, на церковь! Прощайте!
Вакула между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть духа. «Куда я, в самом
деле, бегу? — подумал он, — как будто уже
все пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает
всех чертей и
все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе
все же придется пропадать!»
Не прошло нескольких
дней после прибытия его в село, как
все уже узнали, что он знахарь.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда
деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг
все пали на землю и закричали в один голос...
Но, однако ж, успокоив себя тем, что в следующую неделю исповедается в этом попу и с сегодняшнего же
дня начнет бить по пятидесяти поклонов через
весь год, заглянул он в хату; но в ней не было никого.
Блеснул
день, но не солнечный: небо хмурилось и тонкий дождь сеялся на поля, на леса, на широкий Днепр. Проснулась пани Катерина, но не радостна: очи заплаканы, и
вся она смутна и неспокойна.
Всего только один
день остается жить ему, а завтра пора распрощаться с миром.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы
все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу,
день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и
все буду молиться,
все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а
все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок
дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Едет он уже
день, другой, а Канева
все нет.
Как получил Иван жалованье от короля, в тот же
день разделил все поровну между собою и Петром.
Уже слепец кончил свою песню; уже снова стал перебирать струны; уже стал петь смешные присказки про Хому и Ерему, про Сткляра Стокозу… но старые и малые
все еще не думали очнуться и долго стояли, потупив головы, раздумывая о страшном, в старину случившемся
деле.
Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить темно-коричневый по будням капот с мелкими оборками и красную кашемировую шаль в
день светлого воскресенья и своих именин, тогда как ей более
всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты.
Наконец, спустя
дня четыре после этого,
все увидели выкаченную из сарая на двор бричку.
Но деду более
всего любо было то, что чумаков каждый
день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай! А деду это
все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было… ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал дед и начал обкапывать его со
всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет
дело».