Неточные совпадения
Я заинтересовался и бросился в
дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины,
под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный
дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка.
Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его
под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в
доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
За десятки лет после левачевской перестройки снова грязь и густые нечистоты образовали пробку в повороте канала
под Китайским проездом, около Малого театра. Во время войны наводнение было так сильно, что залило нижние жилые этажи
домов и торговые заведения, но никаких мер сонная хозяйка столицы — городская дума не принимала.
На дворе огромного владения Ляпиных сзади особняка стояло большое каменное здание, служившее когда-то складом
под товары, и его в конце семидесятых годов Ляпины перестроили в жилой
дом, открыв здесь бесплатное общежитие для студентов университета и учеников Училища живописи и ваяния.
Вдоль стен широкие турецкие диваны, перед ними столики со спичками и пепельницами, кальян для любителей. Сидят, хохочут, болтают без умолку… Кто-нибудь бренчит на балалайке, кое-кто дремлет. А «мертвецкой» звали потому, что
под утро на этих диванах обыкновенно спали кто лишнее выпил или кому очень далеко было до
дому…
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а
под ним, глубоко в земле, подо всем
домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
В конце прошлого столетия при канализационных работах наткнулись на один из таких ходов
под воротами этого
дома, когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (в одном из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
Кроме трактира «Ад», они собирались еще на Большой Бронной, в развалившемся
доме Чебышева, где Ишутин оборудовал небольшую переплетную мастерскую, тоже
под названием «Ад», где тоже квартировали некоторые «адовцы», называвшие себя «смертниками», то есть обреченными на смерть. В числе их был и Каракозов, неудачно стрелявший в царя.
Первым делом они перестроили «Эрмитаж» еще роскошнее, отделали в том же здании шикарные номерные бани и выстроили новый
дом под номера свиданий. «Эрмитаж» увеличился стеклянной галереей и летним садом с отдельным входом, с роскошными отдельными кабинетами, эстрадами и благоуханным цветником…
В прежние годы Охотный ряд был застроен с одной стороны старинными
домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием
под одной крышей, несмотря на то, что оно принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий только два
дома были жилыми:
дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами. Остальное все лавки, вплоть до Тверской.
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи
дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то
под полом оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и не подозревал, что эта «коптильня» в беломраморных палатах.
И вместе с башней Троекуров начал строить свой
дом, рядом с
домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был
под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки в 1691 году рядом с
домом Голицына появились палаты, тоже в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами в две с половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
Когда Василия Голицына, по проискам врагов, в числе которых был Троекуров, сослали и секвестровали его имущество, Петр I подарил его
дом грузинскому царевичу, потомки которого уже не жили в
доме, а сдавали его внаем
под торговые здания. В 1871 году
дом был продан какому-то купцу. Дворец превратился в трущобу.
То же самое произошло и с
домом Троекурова. Род Троекуровых вымер в первой половине XVIII века, и
дом перешел к дворянам Соковниным, потом к Салтыковым, затем к Юрьевым, и, наконец, в 1817 году был куплен «Московским мещанским обществом», которое поступило с ним чисто по-мещански: сдало его
под гостиницу «Лондон», которая вскоре превратилась в грязнейший извозчичий трактир, до самой революции служивший притоном шулеров, налетчиков, барышников и всякого уголовного люда.
Против ворот [Въезд во двор со стороны Тверской, против Обжорного переулка.] Охотного ряда, от Тверской, тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых
домов в нем были заняты главным образом «дырками». Так назывались харчевни, где подавались: за три копейки — чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак — лапша зелено-серая от «подонья» из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.
Мосолов, сам тамбовский помещик, сдал
дом под номера какому-то земляку-предпринимателю, который умер в конце восьмидесятых годов, но и его преемник продолжал хранить традиции первого.
Вот этот самый Шпейер,
под видом богатого помещика, был вхож на балы к В. А. Долгорукову, при первом же знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него на приеме, в кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский
дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду.
Чуть показывался с Тверской, или из Столешникова переулка, или от гостиницы «Дрезден», или из подъезда генерал-губернаторского
дома генерал, часовой два раза ударял в колокол, и весь караул — двадцать человек с офицером и барабанщиком во главе — стремглав, прыгая со ступенек, выстраивался фронтом рядом с будкой и делал ружьями «на караул»
под барабанный бой…
После вечерней «зари» и до утренней генералов лишают церемониала отдания чести. Солдаты дремлют в караульном
доме, только сменяясь по часам, чтобы стеречь арестантов на двух постах: один
под окнами «клоповника», а другой
под окнами гауптвахты, выходящими тоже во двор, где содержались в отдельных камерах арестованные офицеры.
Около четырех часов дня в сопровождении полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные, с забинтованными головами, а за ними стали приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что во время пути
под конвоем и во дворе
дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
Во время поездок Эмбо за границу его заменяли или Орлов, или Розанов. Они тоже пользовались благоволением старого князя и тоже не упускали своего. Их парикмахерская была напротив
дома генерал-губернатора,
под гостиницей «Дрезден», и в числе мастеров тоже были французы, тогда модные в Москве.
Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый
дом на углу Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему в 1734 году в Березове в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и в конце концов купчиха Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его
под Кружок.
Дом Малкиеля, где был театр Бренко, перешел к миллионеру Спиридонову, который сдал его
под Охотничий клуб.
Прошло много лет. В 1878 году, после русско-турецкой войны, появился в Москве миллионер Малкиель — поставщик обуви на войска. Он купил и перестроил оба эти
дома: гурьевский — на свое имя, и отделал его
под «Пушкинский театр» Бренко, а другой — на имя жены.
Когда Елисеев сдал третий этаж этого
дома под одной крышей с магазином коммерческому суду, то там были водружены, как и во всех судах, символы закона: зерцало с указом Петра I и золоченый столб с короной наверху, о котором давным-давно ходили две строчки...
А что к Фирсанову попало — пиши пропало! Фирсанов давал деньги
под большие, хорошие
дома — и так подведет, что уж
дом обязательно очутится за ним. Много барских особняков и доходных
домов сделалось его добычей. В то время, когда А. П. Чехова держал за пуговицу Сергиенко, «Сандуны» были еще только в залоге у Фирсанова, а через год перешли к нему…
Лечился П. В. Шумахер от подагры и вообще от всех болезней баней. Парили его два банщика, поминутно поддавая на «каменку». Особенно он любил Сандуновские, где, выпарившись, отдыхал и даже спал часа два и всегда с собой уносил веник.
Дома, отдыхая на диване, он клал веник
под голову.
Это был владелец
дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом с трактиром, в ней он жил одиноко, спал на голой лежанке, положив
под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали полов и не мели.
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть
дома тоже называли «дыра».
Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине стол, над которым мерцает в табачном дыме газовый рожок.
Он перекупил у Шустрова его трактир и уговорил владельца сломать деревянный
дом и построить каменный по его собственному плану,
под самый большой трактир в Москве.
А над
домом по-прежнему носились тучи голубей, потому что и Красовский и его сыновья были такими же любителями, как и Шустровы, и у них
под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» — так звали трактир, и никто его
под другим именем не знал, хотя официально он так не назывался, и в печати появилось это название только один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке
под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
Рос
дом. Росли деревья. Открылась банкирская контора, а входа в нее с переулка нет. Хомяков сделал тротуар между
домом и своей рощей, отгородив ее от тротуара такой же железной решеткой. Образовался, таким образом, посредине Кузнецкого переулка неправильной формы треугольник, который долго слыл
под названием Хомяковской рощи. Как ни уговаривали и власти, и добрые знакомые, Хомяков не сдавался.