Неточные совпадения
Из переулка поворачивал
на такой же, как и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара
на колесах. А впереди — сиденье для кучера.
На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом и
ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам лицом.
На другой день, придя в «Развлечение» просить аванс по случаю ограбления, рассказывал финал своего путешествия: огромный будочник, босой и в одном белье, которому он назвался дворянином, выскочил из будки, повернул его к себе спиной и гаркнул: «Всякая сволочь по ночам будет беспокоить!» — и так наподдал
ногой — спасибо, что еще босой был, — что Епифанов отлетел далеко в лужу…
В одной из этих каморок четверо грабителей во время дележа крупной добычи задушили своего товарища, чтобы завладеть его долей… Здесь же,
на чердаке, были найдены трубочистом две отрубленные
ноги в сапогах.
Наконец я спустился
на последнюю ступеньку и, осторожно опуская
ногу, почувствовал, как о носок сапога зашуршала струя воды.
Ноги проваливались в грязь, натыкаясь иногда
на что-то плотное.
Через несколько минут мы наткнулись
на возвышение под
ногами.
Я еще тройной свисток — и мне сразу откликнулись с двух разных сторон. Послышались торопливые шаги: бежал дворник из соседнего дома, а со стороны бульвара — городовой, должно быть, из будки… Я спрятался в кусты, чтобы удостовериться, увидят ли человека у решетки. Дворник бежал вдоль тротуара и прямо наткнулся
на него и засвистал. Подбежал городовой… Оба наклонились к лежавшему. Я хотел выйти к ним, но опять почувствовал боль в
ноге: опять провалился ножик в дырку!
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а
на полу вповалку спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить
ногу, чтобы добраться до стола.
Он откармливал их сам
на своей даче, в особых кормушках, в которых
ноги поросенка перегораживались решеткой.
Последний раз я видел Мишу Хлудова в 1885 году
на собачьей выставке в Манеже. Огромная толпа окружила большую железную клетку. В клетке
на табурете в поддевке и цилиндре сидел Миша Хлудов и пил из серебряного стакана коньяк. У
ног его сидела тигрица, била хвостом по железным прутьям, а голову положила
на колени Хлудову. Это была его последняя тигрица, недавно привезенная из Средней Азии, но уже прирученная им, как собачонка.
— А нос где? — спрашивает Паша, кладя
на тарелку небольшую птичку с длинными
ногами.
Об этом
на другой день разнеслось по городу, и уж другой клички Рыжеусову не было, как «
Нога петушья»!
Однажды затащили его приятели в Малый театр
на «Женитьбу», и он услыхал: «У вас
нога петушья!» — вскочил и убежал из театра.
— Кланяйся в
ноги,
на колени перед ним. Ты знаешь, кто это?
Огромная несуразная комната. Холодно. Печка дымит. Посредине
на подстилке какое-нибудь животное: козел, овца, собака, петух… А то — лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается; вот ей захотелось прилечь, но ученик отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей
ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится в прежнюю позу. А кругом ученики пишут с нее и посреди сам А. С. Степанов делает замечания, указывает.
Сотни людей занимают ряды столов вдоль стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где
на полках красуются бутылки с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых
ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
А ежели кто по сапожной, так за одну поездку
на лихаче десятки солдат в походе
ноги потрут да ревматизм навечно приобретут.
— Чего ржете! Что я, вру, что ли? Во-о какие, хвостатые да рыжие! Во-о какие! Под
ногами шмыгают… — и он развел руками
на пол-аршина.
В спальне — огромная, тоже красного дерева кровать и над ней ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив — турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II в серой визитке, с собакой у
ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой
на руках и Гарибальди в круглой шапочке.
И вмиг вбежал с трубкой
на длиннейшем черешневом чубуке человек с проседью, в подстриженных баках,
на одной
ноге опорок,
на другой — туфля. Подал барину трубку, а сам встал
на колени, чиркнул о штаны спичку, зажег бумагу и приложил к трубке.
— Есть лучше всех
на свете, красавица, полпуда навоза
на ней таскается. Как поклонится — фунт отломится, как павой пройдет — два нарастет… Одна
нога хромая,
на один глаз косая, малость конопатая, да зато бо-ога-атая!
Иногда по Тверской в жаркий летний день тащится извозчичья пролетка с поднятым верхом, несмотря
на хорошую погоду; из пролетки торчат шесть
ног: четыре — в сапожищах со шпорами, а две — в ботинках, с брюками навыпуск.
Еще за кутьей, этим поминовенным кушаньем, состоявшим из холодного риса с изюмом, и за блинами со свежей икрой, которую лакеи накладывали полными ложками
на тарелки, слышался непрерывный топот вместе с постукиванием ножей. Если закрыть глаза, представлялось, что сидишь в конюшне с деревянным полом. Это гости согревали
ноги.
Единственный наследник, которому поминаемый оставил большое наследство, сидел
на почетном месте, против духовенства, и усердно подливал «святым отцам» и водку и вино, и сам тоже притопывал, согревая
ноги.
Цитирую его «Путешествие в Арзрум»: «…Гасан начал с того, что разложил меня
на теплом каменном полу, после чего он начал ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаком: я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение (азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам
на плечи, скользят
ногами по бедрам и пляшут
на спине вприсядку).
А вот и наши. Важно, ни
на кого не обращая внимания, сомом проплыл наш непобедимый учитель фехтования Тарас Петрович Тарасов, с грозными усами и веником под мышкой. Его атлетическая грузная фигура начинала уже покрываться слоем жира, еще увеличившим холмы бицепсов и жилистые икры
ног… Вот с кого лепить Геркулеса!
Сидит такой у нас один, и приходит к нему жена и дети, мал мала меньше… Слез-то, слез-то сколько!.. Просят смотрителя отпустить его
на праздник, в
ногах валяются…
Мастера бросали работу, частью усаживались, как работали, «
ноги калачиком»,
на катке вокруг чашек, а кому не хватало места, располагались стоя вместе с мальчиками и по очереди черпали большими деревянными ложками щи.
У портных «засидки» продолжались два дня. 9 сентября к семи часам вечера все сидят,
ноги калачиком,
на верстаках, при зажженной лампе. Еще засветло зажгут и сидят, делая вид, что шьют.
Кругом домика, с правой стороны ворот, под легкой железной лестницей, приделанной к крыше с незапамятных времен, пребывали «холодные сапожники», приходившие в Москву из Тверской губернии с «железной
ногой»,
на которой чинили обувь скоро, дешево и хорошо.
Их всегда с десяток работало тут, а их клиенты стояли у стенки
на одной
ноге, подняв другую, разутую, в ожидании починки.
Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали
на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков
ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора»
ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил ездить, а прямо из деревни сажали
на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты
ноги от скачки в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание
на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под
ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять
на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож
на такого человека, что хочет подать
на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит
на цыпочках вслед за квартальными.)
Осип. Да
на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть
ноги; я и постою. Зачем мне ваша кровать?
Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной
на дружеской
ноге.