Неточные совпадения
Против дома Мосолова (
на углу Большой Лубянки) была биржа наемных экипажей допотопного
вида, в которых провожали покойников.
— Чего ж пугаешь зря! — обиделся рыжий, солдатского
вида здоровяк, приготовившийся прыгать из окна
на крышу пристройки.
Знали еще букинисты одного курьезного покупателя. Долгое время ходил
на Сухаревку старый лакей с аршином в руках и требовал книги в хороших переплетах и непременно известного размера. За ценой не стоял. Его чудак барин, разбитый параличом и не оставлявший постели, таким образом составлял библиотеку,
вид которой утешал его.
Они с
видом знатоков старались «овладеть» своими глазами, разбегающимися, как у вора
на ярмарке, при
виде сокровищ, поднимали голову и, рассматривая истинно редкие, огромной ценности вещи, говорили небрежно...
Начиная с полдня являются открыто уже не продающие ничего, а под
видом покупки проходят в лавочки, прилепленные в Китайской стене
на Старой площади, где, за исключением двух-трех лавочек, все занимаются скупкой краденого.
Такова была до своего сноса в 1934 году Китайгородская стена, еще так недавно находившаяся в самом неприглядном
виде. Во многих местах стена была совершенно разрушена, в других чуть не
на два метра вросла в землю, башни изуродованы поселившимися в них людьми, которые
на стенах развели полное хозяйство: дачи не надо!
Молодой, красивый немец… Попал в притон в нетрезвом
виде, заставили его пиво пить вместе с девками. Помнит только, что все пили из стаканов, а ему поднесли в граненой кружке с металлической крышкой, а
на крышке птица, — ее только он и запомнил…
— Верно, господин, он настоящий барон, — зашептал мне Оська. — Теперь свидетельства
на бедность да разные фальшивые удостоверения строчит… А как печати
на копченом стекле салит! Ежели желаете
вид на жительство — прямо к нему. И такция недорогая… Сейчас ежели плакат, окромя бланка, полтора рубля, вечность — три.
Эти две различные по духу и по
виду партии далеко держались друг от друга. У бедноты не было знакомств, им некуда было пойти, да и не в чем. Ютились по углам, по комнаткам, а собирались погулять в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был у них неподалеку от училища, в одноэтажном домике
на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще трактир «Колокола»
на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам. Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает.
Он пошел к Ляпину проситься в общежитие, но своим
видом и озлобленно-дерзким разговором произвел
на братьев такое впечатление, что они отказали ему в приеме в общежитие.
Летом сбитенщиков сменяли торговцы квасами, и самый любимый из них был грушевый, из вареных груш, которые в моченом
виде лежали для продажи пирамидами
на лотках, а квас черпали из ведра кружками.
Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам
на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются
на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном
виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Сельские священники возили
на квартиры чиновников взятки возами, в
виде муки и живности, а московские платили наличными.
Самым интересным был финал суда: когда приговор был прочитан, из залы заседания вышел почтенный, профессорского
вида старик, сел
на лихача, подозвал городового, передал ему конверт, адресованный
на имя председателя суда, и уехал.
Вот этот самый Шпейер, под
видом богатого помещика, был вхож
на балы к В. А. Долгорукову, при первом же знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него
на приеме, в кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду.
Делалось это под
видом сбора
на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
По одному
виду можно было понять, что каждому из них ничего не стоит остановить коня
на полном карьере, прямо с седла ринуться
на матерого волка, задержанного
на лету доспевшей собакой, налечь
на него всем телом и железными руками схватить за уши, придавить к земле и держать, пока не сострунят.
В семидесятых годах формы у студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду, и студента всегда можно было узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных, были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно
на глаза шляпа с широченными полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый
вид и серьезность. Так одевалось студенчество до начала восьмидесятых годов, времени реакции.
После перестройки Малкиеля дом Белосельских прошел через много купеческих рук. Еще Малкиель совершенно изменил фасад, и дом потерял
вид старинного дворца. Со времени Малкиеля весь нижний этаж с зеркальными окнами занимал огромный магазин портного Корпуса, а бельэтаж — богатые квартиры. Внутренность роскошных зал была сохранена. Осталась и беломраморная лестница, и выходивший
на парадный двор подъезд, еще помнивший возок Марии Волконской.
Почти полвека стояла зрячая Фемида, а может быть, и до сего времени уцелела как памятник старины в том же
виде. Никто не обращал внимания
на нее, а когда один газетный репортер написал об этом заметку в либеральную газету «Русские ведомости», то она напечатана не была.
За вечно запертыми воротами был огромнейший двор, внутри которого — ряд зданий самого трущобного
вида. Ужас берет, когда посмотришь
на сводчатые входы с идущими под землю лестницами, которые вели в подвальные этажи с окнами, забитыми железными решетками.
Пьянство здесь поддерживалось самими хозяевами: оно приковывало к месту. Разутому и раздетому куда идти? Да и дворник в таком
виде не выпустит
на улицу, и жаловаться некому.
У портных «засидки» продолжались два дня. 9 сентября к семи часам вечера все сидят, ноги калачиком,
на верстаках, при зажженной лампе. Еще засветло зажгут и сидят, делая
вид, что шьют.