Я вернулся в Москву из поездки по холерным местам и сдал в «Русские ведомости» «Письмо с Дона», фельетона на три, которое произвело впечатление на В.М. Соболевского и М.А. Саблина, прочитавших его при мне. Но еще более сильное впечатление
произвели на меня после прочтения моего описания слова Василия Михайловича...
Неточные совпадения
Вход в редакцию через подъезд со двора, по шикарной лестнице, в первый раз
на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были в других московских изданиях,
произвел приятное впечатление сразу, а самая редакция — еще больше. Это была большая, светлая, с высокими окнами комната, с рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными в порядке
на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
Сам Баранов являлся внезапно в какую-нибудь мастерскую или
на завод, где много рабочих,
производил осмотр и, конечно, всегда находил грязь и беспорядки.
Когда последний в мае 1881 года был назначен министром внутренних дел, Н.И. Пастухов, учтя впечатление, которое он
произвел на Н.П. Игнатьева, обратился к нему с ходатайством о разрешении издавать в Москве ежедневную газету.
В поисках сенсаций для «Голоса Москвы» В.М. Дорошевич узнал, что в сарае при железнодорожной будке, близ Петровско-Разумовского, зарезали сторожа и сторожиху. Полный надежд дать новинку, он пешком бросился
на место происшествия. Отмахав верст десять по июльской жаре, он застал еще трупы
на месте. Сделав описание обстановки, собрав сведения, он попросил разрешения войти в будку, где судебный следователь
производил допрос.
Накануне совершения покушения Княжевич начал чистить старый револьвер, делать патроны и
на следующий день
произвел бутафорское покушение
на короля. Милан организовал покушение, которое ему было необходимо как предлог для уничтожения радикалов. Когда кто-то из собравшихся предложил выразить сочувствие «королю Милану», я в резких выражениях отказался от звания председателя, и собрание скомкалось.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она
произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте и потом, очнувшись, как после долгого сна, говорил: «А ведь был конторщик, волосы носил в кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством,
производило на него впечатление, непостижимое им самим.
Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но впечатление, которое он
произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же
произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Этот вопрос
произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города
на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил
на выгоне легко уступающий чернозем.
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов,
производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму,
на семи горах построен,
на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Происшествие это
произвело сильное впечатление
на глуповцев.
Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли они спокойными, или и
на них
производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить это невозможно, так как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.