Неточные совпадения
Об остальных изданиях и
говорить не приходится: уж очень незаметны они
были.
— Мне думается, что если бы вы с ним повидались, то от него получили бы, наверное, много неизвестных данных. Так, например, я помню, отец всегда
говорил, что казнь Разина
была не на Красной площади, как пишут историки, а на Болоте.
— Действительно, —
говорит В.М. Соболевский, — газету, как только ее роздали для разноски подписчикам, явившаяся полиция хотела арестовать, но М.А. Саблин поехал к генерал-губернатору и узнал, что газету уже разрешили по приказанию свыше. Целый день допечатывали газету. Она
была единственная с подробностями катастрофы.
Ломоносов
был не Ломоносов, а Свистунов, бывший конторщик, горький пьяница. Что он Свистунов, почти никто не знал: Ломоносов да Ломоносов. А это прозвище он получил за то, что у него в драке когда-то
был переломлен нос и торчал кончик его как-то вправо. Он давал торговые сведения и, как
говорили, собирал милостыню по церквам на паперти.
В конце концов Н.И. Пастухов смягчался, начинал
говорить уже не вы, а ты и давал пятьдесят рублей. Но крупных гонораров платить не любил и признавал пятак за прозу и гривенник за стихи. Тогда в Москве жизнь дешевая
была. Как-то во время его обычного обеда в трактире Тестова, где за его столом всегда собирались сотрудники, ему показали сидевшего за другим столом поэта Бальмонта.
Как-то сидела в редакции «Гусляра» компания, в которой
был и Л.Н. Граве.
Говорили о стихах Леопарди. Входит Н.И. Пастухов и садится. Л.Н. Граве обращается к нему, как бы продолжая наш разговор...
Когда привозили на кладбище гробы из больницы, строжайше
было запрещено
говорить, что это жертвы пожара. Происшедшую катастрофу покрывали непроницаемой завесой.
«Ну, заварили вы кашу! Сейчас один из моих агентов вернулся. Рабочие никак не успокоятся, а фабрикантам в копеечку влетит. Приехал сам прокурор судебной палаты на место. Лично ведет строжайшее следствие. За укрывательство кое-кто из властей арестован; потребовал перестройки казарм и улучшения быта рабочих, сам
говорил с рабочими, это только и успокоило их. Дело
будет разбираться во Владимирском суде».
Исходил я все деревни, описал местность, стройку, трактиры, где бывал когда-то Чуркин, перезнакомился с разбойниками, его бывшими товарищами, узнал, что он два раза
был сослан на жительство в Сибирь, два раза прибегал обратно,
был сослан в третий раз и умер в Сибири — кто
говорит, что пристрелили, кто
говорит, что в пьяной драке убили. Его жена Арина Ефимовна законно считалась три года вдовой.
— Спрячь,
говорю! Вот когда Чуркина писать
буду — тогда! Спрячь и молчи. Не нашего это ума дело! И о Чуркине молчи,
был — не
был!
Н.И. Пастухов, как я уже
говорил,
был отчаянным рыболовом. Ничто в мире не могло так занять и увлечь его, как рыбная ловля.
— Что же, я
поговорю с цензором. Это зависит только от него, как он взглянет, так и
будет, — сказал мне председатель цензурного комитета.
Главным сотрудником, по существу редактором, так как сам
был полуграмотным, Морозов пригласил А.М. Пазухина, автора романов и повестей, годами печатавшихся непрерывно в «Московском листке» по средам и пятницам. И в эти дни газетчики для розницы брали всегда больше номеров и
говорили...
На декорированных стенах ресторана, как и во всех павильонах выставки, висели гербы Нижнего Новгорода, причем фигура герба — олень, выкрашенный в красную краску, — вызывала веселое настроение: уж в очень игривой позе этот олень
был изображен живописцем. Амфитеатров, когда приглашал кого-нибудь в ресторан, всегда
говорил...
— Ведь все эти железные павильоны остались от прежней Московской Всероссийской выставки на Ходынке. Вот их-то в Петербурге, экономии ради, и решили перевезти сюда, хотя,
говоря по совести, и новые не обошлись бы дороже. А зато, если бы стояли эти здания на своих местах, так не
было бы на Ходынке тех рвов и ям, которые даже заровнять не догадались устроители, а ведь в этих-то ямах и погибло больше всего народу.
До выставки,
говорят, он
был служащим в одном из предприятий Мамонтовых, потом как-то сразу выдвинулся и в Петербурге уже очутился во главе Общества Невского судостроительного завода, где пайщиками
были тоже главным образом немцы.
Белградские соколы-душановцы, более пятисот человек,
были в своей красивой форме, а провинциальные члены общества в своих национальных костюмах: сербы-магометане — в фесках, сербы-горцы — в коричневых грубого сукна куртках, с кинжалами и пистолетами за строчеными поясами.
Было несколько арнаутов. Один, бывавший в Батуме и на Кавказе,
говорил по-русски.
— У моего отца, —
говорил М.М. Бойович, —
есть друг, албанец, которого он когда-то спас от смерти. Он предлагал отцу совершить это путешествие, обещался сопровождать его и вернуть живым домой. В Албании существует обычай, что если за своего спутника, кто, по местному выражению, «взят на бесу», то его не трогают.
В городе
была полная паника, люди боялись
говорить друг с другом, ставни всех окон на улицу
были закрыты. По пустынным улицам ходили отряды солдат и тихо проезжали под конвоем кареты с завешенными окнами.
— Вот вы бы ко мне на зимовничек пожаловали. У Подкопая вы бывали, он сам мне на выставке об этом
говорил, а теперь бы ко мне завернуть.
Есть что повидать!
— Нанял я его за трояк. Боялся доверить малому, справится ли? А Кобылин
говорит: «Ручаюсь за него, как за себя!» Молодчиной малый оказался: то шагом с моим чалым, а то наметом пустит. Я ему кричу, а он и не слушает. Разговорились дорогой, и малый мне понравился. Без места он в то время
был. Я его к себе и принанял. Как родной он мне вскоре стал.
Накрыли завтрак. Это, собственно
говоря,
был не завтрак, а ряд серьезных бесед присутствующих по всевозможным вопросам об образовании, торговле, промышленности.
— Так, газетный репортеришко! —
говорили некоторые чуть не с презрением, забывая, что репортером начинал свою деятельность Диккенс, не хотели думать, что знаменитый Стенли, открывший неизвестную глубь Африки,
был репортером и открытие совершил по поручению газеты; репортерствовал В.М. Дорошевич, посетивший Сахалин, дав высокохудожественные, но репортерские описания страшного по тем временам острова.
Неточные совпадения
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я,
говорит, шутить не
буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе
будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, —
говорит, — не
буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»