Дед мой любил слушать Пушкина и особенно Рылеева, тетрадка со стихами которого, тогда запрещенными,
была у отца с семинарских времен. Отец тоже часто читал нам вслух стихи, а дед, слушая Пушкина, говаривал, что Димитрий Самозванец был действительно запорожский казак и на престол его посадили запорожцы. Это он слышал от своих отца и деда и других стариков.
Неточные совпадения
Мы продолжали жить в той же квартире с дедом и
отцом, а на лето опять уезжали в «Светелки», где я и дед пропадали на охоте, где дичи всякой
было невероятное количество, а подальше, к скитам, медведи, как говорил дед, пешком ходили. В «Светелках»
у нас жил тогда и беглый матрос Китаев, мой воспитатель, знаменитый охотник, друг
отца и деда с давних времен.
Я бывал
у него с
отцом и хорошо помню его кабинет в антресолях с библиотечными шкафами красного дерева, наполненными иностранными книгами, о которых я после уже узнал, что все они
были масонские и что сам Неелов, долго живший за границей,
был масон.
— Иван Иванович…
У меня штаны новые —
отец драться
будет.
Мой
отец тоже признавал этот способ воспитания, хотя мы с ним
были вместе с тем большими друзьями, ходили на охоту и по нескольку дней, товарищами, проводили в лесах и болотах. В 12 лет я отлично стрелял и дробью и пулей, ездил верхом и
был неутомим на лыжах. Но все-таки я
был безобразник, и
будь у меня такой сын теперь, в XX веке, я, несмотря ни на что, обязательно порол бы его.
Пошли.
Отец заставил меня снять кобылку. Я запрятал ее под диван и вышел в одной рубахе. В магазине готового платья купил поддевку, но
отцу я заплатить не позволил —
у меня
было около ста рублей денег. Закусив, мы поехали на пароход «Велизарий», который уже дал первый свисток. За полчаса перед тем ушел «Самолет».
Старик хозяин,
у отца которого еще служил Кузьмич, брал его, одинокого, с собой в путину, потому что лучшего удовольствия доставить ему нельзя
было.
Грубовато оно
было, слишком специально, много чисто бурлацких слов. Я тогда и не мечтал, что когда-нибудь оно
будет напечатано. Отдал
отцу — и забыл. Только лет через восемь я взял его
у отца, поотделал слегка и в 1882 году напечатал в журнале «Москва», дававшем в этот год премии — картину «Бурлаки на Волге».
Но писать правду
было очень рискованно, о себе писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил
у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и послал
отцу с наказом никому его не показывать. И понял
отец, что Луговский — его «блудный сын», и написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял
у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
С дядьками сдружился, врал им разную околесицу, и больше все-таки молчал, памятуя завет
отца,
у которого
была любимая пословица...
Не помню его судьбу дальше, уж очень много разных встреч и впечатлений
было у меня, а если я его вспомнил, так это потому, что после войны это
была первая встреча за кулисами, где мне тут же и предложили остаться в труппе, но я отговорился желанием повидаться с
отцом и отправился в Вологду, и по пути заехал в Воронеж, где в театре Матковского служила Гаевская.
Здесь же нашла место и высокая конторка, какая
была у отца Андрея, замшевые перчатки; висел в углу и клеенчатый плащ около шкафа с минералами, раковинами, чучелами птиц, с образцами разных глин, товаров и прочего. Среди всего, на почетном месте, блистал, в золоте с инкрустацией, флигель Эрара. [То есть фортепиано французского мастера музыкальных инструментов Эрара.]
Тут все имело только свое значение. Было много веры друг в друга, много простоты и снисходительности, которых не
было у отцов, занимавших соответственные социальные амплуа, и нет у детей, занимающих амплуа даже гораздо выгоднейшие для водворения простоты и правды житейских отношений.
— Нанятой тоже. Вас, я вижу, дядюшка, несколько удивляет, что у меня все нанятые люди; но что же мне делать? Никого своих нет! Говорили, что эта ключница Марья Алексеевна у нас очень хорошая: а на днях я заставил ее подварить наливку, и она приготовила величайшую дрянь, тогда как я могу пить только такие наливки, которые густы, как ликер. Бог знает, что за прислуга
была у отца; один другого хуже: глупые, неопрятные, ленивые; ну, а я, признаюсь, не могу этого сносить, это нож острый для меня.
Неточные совпадения
Чтобы ему, если и тетка
есть, то и тетке всякая пакость, и
отец если жив
у него, то чтоб и он, каналья, околел или поперхнулся навеки, мошенник такой!
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа:
у него жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий мальчик,
будет так же, как и
отец, содержать трактир.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить
отца родного, на которого вся надежда, который
у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой
отец! Не нынешний
был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет
у басурманов, и не
будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю.
Быть так.
Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного.
Отец мой
у двора Петра Великого…