Беру тетрадку, карандаш, пробую пережить тот ужасный миг, но вот никак он мне не
кажется ужасным, да не казался и тогда, когда я пришел в себя и лечился в полусакле-полупещере у пастухов.
Прислушиваясь к жужжанию мошек и комаров, я вспомнил библейское сказание о казнях египетских: «Появилось множество мух, которые нестерпимо уязвляли египтян». В стране, где сухо, где нет москитов, случайное появление их
казалось ужасной казнью, здесь же, в Приамурском крае, гнус был обычным явлением.
Он, поддержавший меня поныне, даст мне силу перенести участь, которая в отдаленности
кажется ужаснее, нежели вблизи и на самом деле.
Эти мириады насекомых так шли к этой дикой, до безобразия богатой растительности, к этой бездне зверей и птиц, наполняющих лес, к этой темной зелени, к этому пахучему, жаркому воздуху, к этим канавкам мутной воды, везде просачивающейся из Терека и бульбулькующей где-нибудь под нависшими листьями, что ему стало приятно именно то, что прежде
казалось ужасным и нестерпимым.
Неточные совпадения
— Представь себе, скоропостижно! — заторопилась Пульхерия Александровна, ободренная его любопытством, — и как раз в то самое время, как я тебе письмо тогда отправила, в тот самый даже день! Вообрази, этот
ужасный человек,
кажется, и был причиной ее смерти. Говорят, он ее ужасно избил!
— Струве, в предисловии к записке Витте о земстве, пытается испугать департамент полиции своим предвидением
ужасных жертв. Но мне
кажется, что за этим предвидением скрыто предупреждение: глядите в оба, дураки! И хотя он там же советует «смириться пред историей и смирить самодержавца», но ведь это надобно понимать так: скорее поделитесь с нами властью, и мы вам поможем в драке…
— Здравствуйте, — сказал Диомидов, взяв Клима за локоть. —
Ужасный какой город, — продолжал он, вздохнув. — Еще зимой он пригляднее, а летом — вовсе невозможный. Идешь улицей, и все
кажется, что сзади на тебя лезет, падает тяжелое. А люди здесь — жесткие. И — хвастуны.
— Вот явились люди иного строя мысли, они открывают пред нами таинственное безграничие нашей внутренней жизни, они обогащают мир чувства, воображения. Возвышая человека над уродливой действительностью, они показывают ее более ничтожной, менее
ужасной, чем она
кажется, когда стоишь на одном уровне с нею.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой
ужасной пытке —
казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.