Неточные совпадения
Рыцарь был страшная невежда, драчун, бретер, разбойник и монах, пьяница и пиетист, но он был во всем открыт и откровенен, к
тому же он всегда готов был лечь костьми за
то, что считал правым; у него было свое нравственное уложение, свой кодекс чести, очень произвольный, но от которого он не отступал без утраты собственного уважения или уважения равных.
Его предки, держа шляпу и кланяясь в пояс, обсчитывали
рыцаря; качая головой и вздыхая, говорили они соседям о своей бедности, а между
тем потихоньку зарывали деньги в землю.
Рыцари и верующие часто не исполняли своих обязанностей, но сознание, что они
тем нарушали ими самими признанный общественный союз, не позволяло им ни быть свободными в отступлениях, ни возводить в норму своего поведения.
Отрицание мира рыцарского и католического было необходимо и сделалось не мещанами, а просто свободными людьми,
то есть людьми, отрешившимися от всяких гуртовых определений. Тут были
рыцари, как Ульрих фон Гуттен, и дворяне, как Арует Вольтер, ученики часовщиков, как Руссо, полковые лекаря, как Шиллер, и купеческие дети, как Гете. Мещанство воспользовалось их работой и явилось освобожденным не только от царей, рабства, но и от всех общественных тяг, кроме складчины для найма охраняющего их правительства.
Неточные совпадения
Много было и таких, которые пришли на Сечь с
тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи и уже закаленные
рыцари.
— Дома, — сказала жидовка и поспешила
тот же час выйти с пшеницей в корчике [Корчик — ковш.] для коня и стопой пива для
рыцаря.
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа
рыцарей. Самгин попытался вспомнить стихи из былины о
том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им в ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
Культурность небольшой кучки людей, именующих себя «солью земли», «
рыцарями духа» и так далее, выражается лишь в
том, что они не ругаются вслух матерно и с иронией говорят о ватерклозете.
Захару было за пятьдесят лет. Он был уже не прямой потомок
тех русских Калебов, [Калеб — герой романа английского писателя Уильяма Годвина (1756–1836) «Калеб Вильямс» — слуга, поклоняющийся своему господину.]
рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не имели никаких пороков.