Неточные совпадения
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки
сына,
передал свое именье незаконному
сыну, прося его не забывать бедного брата и помогать ему. У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал о возвращении им имени отца; удалось и это.
Отец
перед смертию страшно теснил
сына, он не только оскорблял его зрелищем седого отцовского разврата, разврата цинического, но просто ревновал его к своей серали. Химик раз хотел отделаться от этой неблагородной жизни лауданумом; его спас случайно товарищ, с которым он занимался химией. Отец перепугался и
перед смертью стал смирнее с
сыном.
Один пустой мальчик, допрашиваемый своею матерью о маловской истории под угрозою прута, рассказал ей кое-что. Нежная мать — аристократка и княгиня — бросилась к ректору и
передала донос
сына как доказательство его раскаяния. Мы узнали это и мучили его до того, что он не остался до окончания курса.
Станкевич был
сын богатого воронежского помещика, сначала воспитывался на всей барской воле, в деревне, потом его посылали в острогожское училище (и это чрезвычайно оригинально). Для хороших натур богатое и даже аристократическое воспитание очень хорошо. Довольство дает развязную волю и ширь всякому развитию и всякому росту, не стягивает молодой ум преждевременной заботой, боязнью
перед будущим, наконец оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет.
…Такие слезы текли по моим щекам, когда герой Чичероваккио в Колизее, освещенном последними лучами заходящего солнца, отдавал восставшему и вооружившемуся народу римскому отрока-сына за несколько месяцев
перед тем, как они оба пали, расстрелянные без суда военными палачами венчанного мальчишки!
Я уверен, что подобная черта страдания
перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в народе. В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
— Павел Михайлович, — начал он, становясь
перед сыном, — так как вы в Москве очень мало издерживали денег, то позвольте вот вам поклониться пятьюстами рублями. — И, поклонившись сыну в пояс, полковник протянул к нему руку, в которой лежало пятьсот рублей.
— «Бог видит всё! — сказал он. — Ему известно, что вот люди, созданные для земли, погибают в море и что один из них, не надеясь на спасение, должен
передать сыну то, что он знает. Работа нужна земле и людям — бог понимает это…»
Муров. Мы нашли очень хороших, достаточных людей; я им
передал сына своими руками и, отдавая, надел тот медальон, который вы мне оставили.
Неточные совпадения
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в
сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и
передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку
сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо.
Гремят отдвинутые стулья; // Толпа в гостиную валит: // Так пчел из лакомого улья // На ниву шумный рой летит. // Довольный праздничным обедом // Сосед сопит
перед соседом; // Подсели дамы к камельку; // Девицы шепчут в уголку; // Столы зеленые раскрыты: // Зовут задорных игроков // Бостон и ломбер стариков, // И вист, доныне знаменитый, // Однообразная семья, // Все жадной скуки
сыновья.
— Ну,
сыны, все готово! нечего мешкать! — произнес наконец Бульба. — Теперь, по обычаю христианскому, нужно
перед дорогою всем присесть.
Да, он был рад, он был очень рад, что никого не было, что они были наедине с матерью. Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце. Он упал
перед нею, он ноги ей целовал, и оба, обнявшись, плакали. И она не удивлялась и не расспрашивала на этот раз. Она уже давно понимала, что с
сыном что-то ужасное происходит, а теперь приспела какая-то страшная для него минута.
Отец говорил долго, но
сын уже не слушал его, и с этого вечера народ встал
перед ним в новом освещении, не менее туманном, чем раньше, но еще более страшноватом.