Неточные совпадения
Очень может быть, что я
далеко переценил его, что в этих едва обозначенных очерках схоронено так много только для меня одного; может, я гораздо больше читаю, чем написано; сказанное будит во мне сны, служит иероглифом, к которому у меня есть ключ. Может, я один слышу, как под этими строками бьются духи… может, но оттого книга эта мне
не меньше дорога. Она долго заменяла мне и людей и утраченное. Пришло время и с нею расстаться.
Прошло еще пять лет, я был
далеко от Воробьевых гор, но возле меня угрюмо и печально стоял их Прометей — А. Л. Витберг. В 1842, возвратившись окончательно в Москву, я снова посетил Воробьевы горы, мы опять стояли на месте закладки, смотрели на тот же вид и также вдвоем, — но
не с Ником.
… А
не странно ли подумать, что, умей Зонненберг плавать или утони он тогда в Москве-реке, вытащи его
не уральский казак, а какой-нибудь апшеронский пехотинец, я бы и
не встретился с Ником или позже, иначе,
не в той комнатке нашего старого дома, где мы, тайком куря сигарки, заступали так
далеко друг другу в жизнь и черпали друг в друге силу.
Итак, первые ночи, которые я
не спал в родительском доме, были проведены в карцере. Вскоре мне приходилось испытать другую тюрьму, и там я просидел
не восемь дней, а девять месяцев, после которых поехал
не домой, а в ссылку. Но до этого
далеко.
Восточная Сибирь управляется еще больше спустя рукава. Это уж так
далеко, что и вести едва доходят до Петербурга. В Иркутске генерал-губернатор Броневский любил палить в городе из пушек, когда «гулял». А другой служил пьяный у себя в доме обедню в полном облачении и в присутствии архиерея. По крайней мере, шум одного и набожность другого
не были так вредны, как осадное положение Пестеля и неусыпная деятельность Капцевича.
Тебе же
не бог весть как
далеко идти…
— Гаврило Семеныч! — вскрикнул я и бросился его обнимать. Это был первый человек из наших, из прежней жизни, которого я встретил после тюрьмы и ссылки. Я
не мог насмотреться на умного старика и наговориться с ним. Он был для меня представителем близости к Москве, к дому, к друзьям, он три дня тому назад всех видел, ото всех привез поклоны… Стало,
не так-то
далеко!
Тут я понял, что муж, в сущности, был для меня извинением в своих глазах, — любовь откипела во мне. Я
не был равнодушен к ней,
далеко нет, но это было
не то, чего ей надобно было. Меня занимал теперь иной порядок мыслей, и этот страстный порыв словно для того обнял меня, чтоб уяснить мне самому иное чувство. Одно могу сказать я в свое оправдание — я был искренен в моем увлечении.
— Будьте уверены, что все мирные средства ни к чему
не поведут, капризы, ожесточение — все это зашло слишком
далеко. Я вашему преосвященству все рассказал, так, как вы желали, теперь я прибавлю, если вы мне откажете в помощи, я буду принужден тайком, воровски, за деньги сделать то, что делаю теперь без шума, но прямо и открыто. Могу уверить вас в одном: ни тюрьма, ни новая ссылка меня
не остановят.
И хорошо, что человек или
не подозревает, или умеет
не видать, забыть. Полного счастия нет с тревогой; полное счастие покойно, как море во время летней тишины. Тревога дает свое болезненное, лихорадочное упоение, которое нравится, как ожидание карты, но это
далеко от чувства гармонического, бесконечного мира. А потому сон или нет, но я ужасно высоко ценю это доверие к жизни, пока жизнь
не возразила на него,
не разбудила… мрут же китайцы из-за грубого упоения опиумом…»
Это было существо веселое, беззаботное и, наверное, как Лаура в «Каменном госте» Пушкина, никогда
не заботившаяся о том, что там, где-то
далеко, в Париже, холодно, слушая, как сторож в Мадриде кричит «ясно»…
Я, право, думал, что он сейчас отправится к государю и объяснит ему дело, но так
далеко министры
не ходят.
Но
не надобно ошибаться; все это
далеко за пределом государства; московский период так же мало поможет тут, как петербургский; он же никогда и
не был лучше его.
Натурализация нисколько
не мешает, впрочем, карьере дома, — я имею два блестящих примера перед глазами: Людовик Бонапарт — гражданин Турговии, и Александр Николаевич — бюргер дармштадтский, сделались, после их натурализации, императорами. Так
далеко я и
не иду.
Прудон часто ломится целиком,
не боясь помять чего-нибудь по пути,
не жалея ни раздавить, что попадется, ни зайти слишком
далеко.
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были
далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам
далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы
не того… вы
не… Начальство имеет тонкие виды: даром что
далеко, а оно себе мотает на ус.
Такие сказы чудные // Посыпались… И диво ли? // Ходить
далеко за́ словом //
Не надо — всё прописано // На собственной спине.
Г-жа Простакова.
Не твое дело, Пафнутьич. Мне очень мило, что Митрофанушка вперед шагать
не любит. С его умом, да залететь
далеко, да и Боже избави!
На улице царили голодные псы, но и те
не лаяли, а в величайшем порядке предавались изнеженности и распущенности нравов; густой мрак окутывал улицы и дома; и только в одной из комнат градоначальнической квартиры мерцал
далеко за полночь зловещий свет.