Неточные совпадения
Дети вообще любят слуг; родители запрещают им сближаться с ними, особенно
в России; дети не слушают их, потому что
в гостиной скучно, а
в девичьей весело.
В этом
случае, как
в тысяче других, родители не знают, что делают. Я никак не могу себе представить, чтоб наша передняя была вреднее для детей, чем наша «чайная» или «диванная».
В передней дети перенимают грубые выражения и дурные манеры, это правда; но
в гостиной они принимают грубые мысли и дурные чувства.
Телесные наказания были почти неизвестны
в нашем доме, и два-три
случая,
в которые Сенатор и мой отец прибегали к гнусному средству «частного дома», были до того необыкновенны, что об них вся дворня говорила целые месяцы; сверх того, они были вызываемы значительными проступками.
Ни
в каком
случае он не считал ни на кого, и я не помню, чтоб он к кому-нибудь обращался с значительной просьбой.
Я так долго возмущался против этой несправедливости, что наконец понял ее: он вперед был уверен, что всякий человек способен на все дурное и если не делает, то или не имеет нужды, или
случай не подходит;
в нарушении же форм он видел личную обиду, неуважение к нему или «мещанское воспитание», которое, по его мнению, отлучало человека от всякого людского общества.
В последний день масленицы все люди, по старинному обычаю, приходили вечером просить прощения к барину;
в этих торжественных
случаях мой отец выходил
в залу, сопровождаемый камердинером. Тут он делал вид, будто не всех узнает.
Пименов хватал
в подобных
случаях шляпу и хохотал до Арбатских ворот, останавливаясь на перекрестках и опираясь на фонарные столбы.
Легко может быть, что
в противном
случае государь прислал бы флигель-адъютанта, который для получения креста сделал бы из этого дела заговор, восстание, бунт и предложил бы всех отправить на каторжную работу, а государь помиловал бы
в солдаты.
Проповедь Филарета на молебствии по
случаю холеры превзошла все остальные; он взял текстом, как ангел предложил
в наказание Давиду избрать войну, голод или чуму; Давид избрал чуму.
Огарев сам свез деньги
в казармы, и это сошло с рук. Но молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь
случаем, что какой-то чиновник ехал
в Москву, попросили его взять письмо, которое доверить почте боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким
случаем для засвидетельствования всей ярости своих верноподданнических чувств и представил письмо жандармскому окружному генералу
в Москве.
Тут обер-полицмейстер вмешал
в разговор какой-то бессвязный вздор. Жаль, что не было меньшого Голицына, вот был бы
случай поораторствовать.
—
В таком
случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел с год
в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я человек военный, строгий, привык; по семнадцатому году поступил
в полк, у меня нрав горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма оставлю
в покое, черт с ним совсем…
Это было невозможно; думая остаться несколько времени
в Перми, я накупил всякой всячины, надобно было продать хоть за полцены, После разных уклончивых ответов губернатор разрешил мне остаться двое суток, взяв слово, что я не буду искать
случая увидеться с другим сосланным.
Получив этот ответ, он немедленно написал к графине, что согласен — но что просит ее предварительно разрешить ему следующее сомнение, с кого ему получить заплаченные деньги
в том
случае, если Энкиева комета, пересекая орбиту земного шара, собьет его с пути — что может случиться за полтора года до окончания срока.
При этом он мне рассказал происшествие, истинность которого я имел
случай после поверить по документам
в канцелярии министра внутренних дел.
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный».
В глазах русского народа судебный приговор не пятнает человека.
В Пермской губернии, по дороге
в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб
в маленьком окошке на
случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Долго терпел народ; наконец какой-то тобольский мещанин решился довести до сведения государя о положении дел. Боясь обыкновенного пути, он отправился на Кяхту и оттуда пробрался с караваном чаев через сибирскую границу. Он нашел
случай в Царском Селе подать Александру свою просьбу, умоляя его прочесть ее. Александр был удивлен, поражен страшными вещами, прочтенными им. Он позвал мещанина и, долго говоря с ним, убедился
в печальной истине его доноса. Огорченный и несколько смущенный, он сказал ему...
—
В таком
случае, — заметил Милорадович, — позвольте мне его взять к себе
в дом.
— Это так у нас, домашнее выражение. Скучно, знаете, при наказании, ну, так велишь сечь да куришь трубку; обыкновенно к концу трубки и наказанию конец — ну, а
в экстренных
случаях велишь иной раз и на две трубки угостить приятеля. Полицейские привычны, знают примерно сколько.
Судья обещает печься об деле; мужика судят, судят, стращают, а потом и выпустят с каким-нибудь легким наказанием, или с советом впредь
в подобных
случаях быть осторожным, или с отметкой: «оставить
в подозрении», и мужик всю жизнь молит бога за судью.
Года через два-три исправник или становой отправляются с попом по деревням ревизовать, кто из вотяков говел, кто нет и почему нет. Их теснят, сажают
в тюрьму, секут, заставляют платить требы; а главное, поп и исправник ищут какое-нибудь доказательство, что вотяки не оставили своих прежних обрядов. Тут духовный сыщик и земский миссионер подымают бурю, берут огромный окуп, делают «черная дня», потом уезжают, оставляя все по-старому, чтоб иметь
случай через год-другой снова поехать с розгами и крестом.
Полковник упросил его на год или на два уехать
в свои деревни, надеясь сыскать
случай поправить дело.
Правила, по которым велено отмежевывать земли, довольно подробны: нельзя давать берегов судоходной реки, строевого леса, обоих берегов реки; наконец, ни
в каком
случае не велено выделять земель, обработанных крестьянами, хотя бы крестьяне не имели никаких прав на эти земли, кроме давности…
Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию — за аферу, службу — за выгодную сделку, место — за счастливый
случай нажиться. Не трудно было понять, что они под ногами Витберга выкопают яму. Но для того чтоб он, упавши
в нее, не мог из нее выйти, для этого нужно было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других.
Бал был глуп, неловок, слишком беден и слишком пестр, как всегда бывает
в маленьких городках при чрезвычайных
случаях.
Случай этот сильно врезался
в мою память.
В 1846 году, когда я был
в последний раз.
в Петербурге, нужно мне было сходить
в канцелярию министра внутренних дел, где я хлопотал о пассе. Пока я толковал с столоначальником, прошел какой-то господин… дружески пожимая руку магнатам канцелярии, снисходительно кланяясь столоначальникам. «Фу, черт возьми, — подумал я, — да неужели это он?»
Видеть себя
в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого
случая. Люди, которые не смели бы думать о печатании своих статей
в «Московских ведомостях»,
в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
В одном из знакомых нам домов была молодая девушка, с которой я скоро подружился, странный
случай сблизил нас.
Мы застали Р.
в обмороке или
в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с детьми
в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она
в этих
случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания
в промежутках.
Когда я предварительно просил у губернатора дозволение, я вовсе не представлял моего брака тайным, это было вернейшее средство, чтоб никто не говорил, и чего же было естественнее приезда моей невесты во Владимир, когда я был лишен права из него выехать. Тоже естественно было и то, что
в таком
случае мы желали венчаться как можно скромнее.
Но что же доказывает все это? Многое, но на первый
случай то, что немецкой работы китайские башмаки,
в которых Россию водят полтораста лет, натерли много мозолей, но, видно, костей не повредили, если всякий раз, когда удается расправить члены, являются такие свежие и молодые силы. Это нисколько не обеспечивает будущего, но делает его крайне возможным.
Я мог бы написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с кем и кем она ни была
в сношениях, от графа д'Артуа и Сегюра до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим
случаем, который постараюсь передать ее собственными словами.
Я, улыбаясь, заметил ему, что меня трудно испугать отставкой, что отставка — единственная цель моей службы, и прибавил, что пока горькая необходимость заставляет меня служить
в Новгороде, я, вероятно, не буду иметь
случая подавать своих мнений.
Нелепость эта напоминает мне
случай, бывший
в Тобольске несколько лет тому назад.
В начале 1842 года я был до невозможности утомлен губернским правлением и придумывал предлог, как бы отделаться от него. Пока я выбирал то одно, то другое средство,
случай совершенно внешний решил за меня.
Она у нас прожила год. Время под конец нашей жизни
в Новгороде было тревожно — я досадовал на ссылку и со дня на день ждал
в каком-то раздраженье разрешения ехать
в Москву. Тут я только заметил, что горничная очень хороша собой… Она догадалась!.. и все прошло бы без шага далее.
Случай помог.
Случай всегда находится, особенно когда ни с одной стороны его не избегают.
Она перешагнула, но коснувшись гроба! Она все поняла, но удар был неожидан и силен; вера
в меня поколебалась, идол был разрушен, фантастические мучения уступили факту. Разве случившееся не подтверждало праздность сердца?
В противном
случае разве оно не противустояло бы первому искушению — и какому? И где?
В нескольких шагах от нее. И кто соперница? Кому она пожертвована? Женщине, вешавшейся каждому на шею…
Это повторяется
в самых обыкновенных, ежедневных
случаях.
После этого почтенный почтмейстер, которого кондуктор называл «Herr Major» и которого фамилия была Шверин, захлопнул окно. Обсудив дело, мы, как русские, решились ехать. Бенвенуто Челлини, как итальянец,
в подобном
случае выстрелил бы из пистолета и убил почтмейстера.
Я знаю, что мое воззрение на Европу встретит у нас дурной прием. Мы, для утешения себя, хотим другой Европы и верим
в нее так, как христиане верят
в рай. Разрушать мечты вообще дело неприятное, но меня заставляет какая-то внутренняя сила, которой я не могу победить, высказывать истину — даже
в тех
случаях, когда она мне вредна.
При покупке дома я имел
случай поближе взглянуть
в деловой и буржуазный мир Франции.
—
В таком
случае я согласен и явлюсь сюда завтра с чеком Ротшильда.
–…ператорское величество, — продолжал он, снова садясь, — изволили приказать, чтобы такой-то немедленно возвратился, о чем ему объявить, не принимая от него никаких причин, которые могли бы замедлить его отъезд, и не давая ему ни
в каком
случае отсрочки».
Николай раз на смотру, увидав молодца флангового солдата с крестом, спросил его: «Где получил крест?» По несчастью, солдат этот был из каких-то исшалившихся семинаристов и, желая воспользоваться таким
случаем, чтоб блеснуть красноречием, отвечал: «Под победоносными орлами вашего величества». Николай сурово взглянул на него, на генерала, надулся и прошел. А генерал, шедший за ним, когда поравнялся с солдатом, бледный от бешенства, поднял кулак к его лицу и сказал: «
В гроб заколочу Демосфена!»
Зато ниццский интендант и министры
в Турине воспользовались рекомендацией при первом же
случае.
Где и
в каком
случае, случалось мне спрашивать, Прудон изменил органическим основам своего воззрения?
Народ, собравшись на Примроз-Гиль, чтоб посадить дерево
в память threecentenari, [трехсотлетия (англ.).] остался там, чтоб поговорить о скоропостижном отъезде Гарибальди. Полиция разогнала народ. Пятьдесят тысяч человек (по полицейскому рапорту) послушались тридцати полицейских и, из глубокого уважения к законности, вполовину сгубили великое право сходов под чистым небом и во всяком
случае поддержали беззаконное вмешательство власти.
— И тринадцать милей — страшное дело. Генерал должен быть
в три часа
в Лондоне… Во всяком
случае Теддингтон надо отложить.
—
В таком
случае, чтоб не было ни потери времени, ни искания, ни новых затруднений, — сказал я, — позвольте мне приехать к вам
в десятом часу и поедемте вместе.