Неточные совпадения
Гувернанты употребляют немца на покупки, на всевозможные комиссии, но позволяют ухаживать за собой только
в случае
сильных физических недостатков и при совершенном отсутствии других поклонников.
Лет четырнадцати воспитанники ходят тайком от родителей к немцу
в комнату курить табак, он это терпит, потому что ему необходимы
сильные вспомогательные средства, чтоб оставаться
в доме.
Люди обыкновенно вспоминают о первой молодости, о тогдашних печалях и радостях немного с улыбкой снисхождения, как будто они хотят, жеманясь, как Софья Павловна
в «Горе от ума», сказать: «Ребячество!» Словно они стали лучше после,
сильнее чувствуют или больше.
С стоической точки зрения противодействовала она
сильным наклонностям моим курить тайком табак, завертывая его
в бумажку (тогда папиросы еще не существовали); вообще она любила мне читать морали, — если я их не исполнял, то мирно выслушивал.
Наш век не производит более этих цельных,
сильных натур; прошлое столетие, напротив, вызвало их везде, даже там, где они не были нужны, где они не могли иначе развиться, как
в уродство.
Одни таскались с каким-нибудь гарнизонным офицером и охапкой детей
в Бессарабии, другие состояли годы под судом с мужем, и все эти опыты жизненные оставили на них следы повытий и уездных городов, боязнь
сильных мира сего, дух уничижения и какое-то тупоумное изуверство.
Я избрал физико-математический факультет потому, что
в нем же преподавались естественные науки, а к ним именно
в это время развилась у меня
сильная страсть.
Когда он дошел до залы и уселся, тогда надобно было встать. Попечитель Писарев счел нужным
в кратких, но
сильных словах отдать приказ, по-русски, о заслугах его превосходительства и знаменитого путешественника; после чего Сергей Глинка, «офицер», голосом тысяча восьмисот двенадцатого года, густосиплым, прочел свое стихотворение, начинавшееся так...
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило
в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «
сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
В самое это время я видел во второй раз Николая, и тут лицо его еще
сильнее врезалось
в мою память.
Мне было жаль его, мне было стыдно, что я его огорчил, но вместе с тем я понял, что
в его грустных словах звучал его приговор.
В них слышался уже не
сильный боец, а отживший, устарелый гладиатор. Я понял тогда, что вперед он не двинется, а на месте устоять не сумеет с таким деятельным умом и с таким непрочным грунтом.
…На другой день после отъезда из Перми с рассвета полил дождь,
сильный, беспрерывный, как бывает
в лесистных местах, и продолжался весь день; часа
в два мы приехали
в беднейшую вятскую деревню.
Я видел
сильный пожар
в одном селе,
в котором жители были перемешаны — русские и вотяки.
Витберг был тогда молодым художником, окончившим курс и получившим золотую медаль за живопись. Швед по происхождению, он родился
в России и сначала воспитывался
в горном кадетском корпусе. Восторженный, эксцентрический и преданный мистицизму артист; артист читает манифест, читает вызовы — и бросает все свои занятия. Дни и ночи бродит он по улицам Петербурга, мучимый неотступной мыслию, она
сильнее его, он запирается
в своей комнате, берет карандаш и работает.
Видеть себя
в печати — одна из самых
сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые не смели бы думать о печатании своих статей
в «Московских ведомостях»,
в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
Стремленье выйти
в другой мир становилось все
сильнее и
сильнее, и с тем вместе росло презрение к моей темнице и к ее жестоким часовым, я повторяла беспрерывно стихи Чернеца...
Мы застали Р.
в обмороке или
в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с детьми
в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при
сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она
в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания
в промежутках.
Как же мне было признаться, как сказать Р.
в январе, что я ошибся
в августе, говоря ей о своей любви. Как она могла поверить
в истину моего рассказа — новая любовь была бы понятнее, измена — проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить
в борьбу с настоящим, как могла струя другой любви пройти через этот горн и выйти больше сознанной и
сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Да, на его руки я мог оставить несчастную женщину, которой безотрадное существование я доломал;
в нем она находила
сильную нравственную опору и авторитет.
Утром я писал письма, когда я кончил, мы сели обедать. Я не ел, мы молчали, мне было невыносимо тяжело, — это было часу
в пятом,
в семь должны были прийти лошади. Завтра после обеда он будет
в Москве, а я… — и с каждой минутой пульс у меня бился
сильнее.
Человек, объятый
сильной страстью, — страшный эгоист; я
в отсутствии Кетчера видел одну задержку… когда же пробило девять часов, раздался благовест к поздней обедне и прошло еще четверть часа, мною овладело лихорадочное беспокойство и малодушное отчаяние…
В одиннадцать часов утра я вздрогнул, как от
сильного электрического удара, громкий крик новорожденного коснулся моего уха.
Но нет, здесь
в душе горит вера —
сильная, живая.
Тут больше замешалось, чем желание поставить на своем
в капризном споре, тут было сознание, что я всего
сильнее противудействую ее видам, тут была завистливая ревность и женское властолюбие.
Во всем этом является один вопрос, не совсем понятный. Каким образом то
сильное симпатическое влияние, которое Огарев имел на все окружающее, которое увлекало посторонних
в высшие сферы,
в общие интересы, скользнуло по сердцу этой женщины, не оставив на нем никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и положил больше силы и души, чтоб ее спасти, чем на все остальное; и она сама сначала любила его,
в этом нет сомнения.
Но
в этом застенчивом человеке,
в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура; да, это был
сильный боец!
Московская жизнь, сначала слишком рассеянная, не могла благотворно действовать, ни успокоить. Я не только не помог ей
в это время, а, напротив, дал повод развиться
сильнее и глубже всем Grubelei…
Неважные испытания, горькие столкновения, которые для многих прошли бы бесследно, провели
сильные бразды
в ее душе и были достаточным поводом внутренней глубокой работы.
Благородные чувства и нежное сердце
в нем были
сильнее ума и характера.
Наши теоретические несогласия, совсем напротив, вносили более жизненный интерес, потребность деятельного обмена, держали ум бодрее, двигали вперед; мы росли
в, этом трении друг об друга и
в самом деле были
сильнее тою composité [Здесь: сплоченностью (фр.).] артели, которую так превосходно определил Прудон
в механическом труде.
В кукле Галахова он увидел какого-то соперника, alter ego [двойника (лат.).] и сильно огорчился этим; но
сильнее его огорчился сам Галахов; он схватил несчастную куклу, уехал домой и долго не любил говорить об этом.
Эти натуры, часто даровитые и
сильные, поздно просыпаются и долго не могут прийти
в себя.
Пустое место, оставленное
сильными людьми, сосланными
в Сибирь, не замещалось.
В мире не было ничего противуположнее славянам, как безнадежный взгляд Чаадаева, которым он мстил русской жизни, как его обдуманное, выстраданное проклятие ей, которым он замыкал свое печальное существование и существование целого периода русской истории. Он должен был возбудить
в них
сильную оппозицию, он горько и уныло-зло оскорблял все дорогое им, начиная с Москвы.
Семя было брошено; на посев и защиту всходов пошла их сила. Надобно было людей нового поколения, несвихнутых, ненадломленных, которыми мысль их была бы принята не страданием, не болезнью, как до нее дошли учители, а передачей, наследием. Молодые люди откликнулись на их призыв, люди Станкевичева круга примыкали к ним, и
в их числе такие
сильные личности, как К. Аксаков и Юрий Самарин.
У них и у нас запало с ранних лет одно
сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели
в разные стороны,
в то время как сердце билось одно.
Реформация и революция были сами до того испуганы пустотою мира,
в который они входили, что они искали спасения
в двух монашествах:
в холодном, скучном ханжестве пуританизма и
в сухом, натянутом цивизме республиканского формализма. Квакерская и якобинская нетерпимость были основаны на страхе, что их почва не тверда; они видели, что им надобны были
сильные средства, чтобы уверить одних, что это церковь, других — что это свобода.
— D'abord, [Прежде всего (фр.).] — заметил, принимая важный и проникнутый
сильным убеждением вид, обиженный патриот префектуры, — Франция не позволит ни одному правительству мешаться
в ее внутренние дела.
В его виде, словах, движениях было столько непринужденности, вместе — не с тем добродушием, которое имеют люди вялые, пресные и чувствительные, — а именно с добродушием людей
сильных и уверенных
в себе. Его появление нисколько не стеснило нас, напротив, все пошло живее.
Получив весть об утверждении моих прав, мне было почти необходимо съездить поблагодарить новых сограждан и познакомиться с ними. К тому же у меня именно
в это время была
сильная потребность побыть одному, всмотреться
в себя, сверить прошлое, разглядеть что-нибудь
в тумане будущего, и я был рад внешнему толчку.
В диалектической дюжести своей он
сильнее и свободнее самых талантливых французов.
То, что мягкие люди называют его жесткостью — были упругие мышцы бойца; нахмуренное чело показывало только
сильную работу мысли;
в гневе он напоминал сердящегося Лютера или Кромвеля, смеющегося над Крупионом.
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные
в нас,
сильнее в народе.
В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
— Без организации, без оружия, без людей, без открытой границы, без всякой опоры выступить против
сильной военной державы и продержаться с лишком год — такого примера нет
в истории… Хорошо, если б другие народы переняли. Столько геройства не должно, не может погибнуть, я полагаю, что Галиция готова к восстанию?
«Видел я, — говорил он, — Маккавея, Гедеона… орудие
в руках промысла, его меч, его пращ… и чем более я смотрел на него, тем
сильнее был тронут и со слезами твердил: меч господень! меч господень!
Я не противоречил, и мы расстались довольные друг другом. На другой день, приехавши
в Лондон, я начал с того, что взял карету с парой
сильных лошадей и отправился
в Стаффорд Гауз.