Денег вволю, на войне турок бил — на это время я
в армию переходил — Георгия заслужил, на виду был у начальства, карьера.
Неточные совпадения
Всех почти, кого встретили они
в первых рядах партера, они знали, если не лично, то по фамилиям — это были сливки мужской половины петербургского общества, почтенные отцы семейств рядом с едва оперившимися птенцами, тщетно теребя свои верхние губы с чуть заметным пушком, заслуженные старцы рядом с людьми сомнительных профессий, блестящие гвардейские мундиры перемешивались скромными представителями
армии, находившимися
в Петербурге
в отпуску или командировке, изящные франты сидели рядом с неотесанными провинциалами, платья которых, видимо, шил пресловутый гоголевский «портной Иванов из Парижа и Лондона»; армяне, евреи, немцы, французы, итальянцы, финны, латыши, татары и даже китайцы — все это разноплеменное население Петербурга имело здесь своих представителей.
Армия «комиссионеров» не редела от этих потерь, новые члены прибывали
в усиленной пропорции — все слои столичного общества выбрасывали
в нее своих так или иначе свихнувшихся представителей: и уволенный без права поступления на службу чиновник, и выключенный из духовного причетник, и выгнанный из полка офицер, разорившийся помещик, сбившийся с настоящей дороги дворянин, порой даже титулованный — все, что делалось подонками столицы, — все они были «комиссионерами».
Войска окружили Никополь. Задачей кавалерии было держать посты и разъезды
в тылу неприятеля и, отрезав его от Виддина, где находился Осман-паша, и от Софии и Рущука, где были другие турецкие
армии, лишить его возможности получать подкрепления и провиант для Никополя.
В некотором опьянении первым успехом под Никополем, русские силы не были соображены с силою противника, и корпус был брошен на целую
армию.
Только крайний пыл нападения, поставивший
в тупик турецкую
армию и заставивший Османа-пашу быть излишне осторожным, спас русские войска от еще больших потерь при преследовании.
Михаил Дмитриевич подал докладную записку и вскоре, снова облачившись
в военный мундир, отправился
в действующую
армию, прикомандированный к одному из кавалерийских полков, находившихся на Кавказе.
Когда приказчик говорил: «Хорошо бы, барин, то и то сделать», — «Да, недурно», — отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил
в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером.
— Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он
в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) — гуляка, шалопай, бездельник.] Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.
Похвастался отлично переплетенной в зеленый сафьян, тисненный золотом, книжкой Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге» с автографом Дениса Давыдова и чьей-то подписью угловатым почерком, начало подписи было густо зачеркнуто, остались только слова: «…за сие и был достойно наказан удалением
в армию тысяча восемьсот четвертого году».
Неточные совпадения
За десять лет до прибытия
в Глупов он начал писать проект"о вящем [Вящий (церковно-славянск.) — большой, высший.]
армии и флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic) древней Византии под сень российския державы уповательным учинить", и каждый день прибавлял к нему по одной строчке.
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские гарнизоны из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестные арендаторы-жиды; как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий с многочисленною своею
армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый, преследуемый, перетопил он
в небольшой речке лучшую часть своего войска; как облегли его
в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как, приведенный
в крайность, польский гетьман клятвенно обещал полное удовлетворение во всем со стороны короля и государственных чинов и возвращение всех прежних прав и преимуществ.
«Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин,кому все разрешается, громит Тулон, делает резню
в Париже, забывает
армию в Египте, тратит полмиллиона людей
в московском походе и отделывается каламбуром
в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
Говорят вон,
в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской
армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
Явился тоже один пьяный отставной поручик,
в сущности провиантский чиновник, [Провиантский чиновник — т. е. интендантский, ведавший закупками провианта для
армии.] с самым неприличным и громким хохотом и, «представьте себе», без жилета!