Неточные совпадения
Перед казино большой двор, посреди которого мраморный бассейн
с фонтаном, а по сторонам двора находятся великолепные здания Cafe и «Hotel de Paris», принадлежащих администрации казино.
По широкой мраморной элегантной лестнице посетитель входит в огромную
с колоннами переднюю, называемую «La salle des pas perdus», по аналогии
с залой, носящей такое же название в парижском «Palas de Justice», куда приводили осужденных на смертную казнь преступников, следы шагов которых в этой зале действительно терялись навсегда.
Это огромные, роскошно отделанные комнаты, которые
с двенадцати часов дня и до одиннадцати часов вечера кишат самой пестрой и разнохарактерной публикой, съехавшейся со всех концов света.
В первом зале помещаются два стола, также
с рулетками, во втором — три стола
с рулетками и в третьем — два уже
с «trente et quarante».
Высокий, статный брюнет,
с красивым лицом восточного типа,
с большими блестящими, как бы подернутыми маслом глазами, он казался человеком, которого природа-мать оделила всеми данными для беспечальной жизни, а потому облако грусти, всегда покрывавшее его лицо, вносило дисгармонию в общий вид блестящего юноши и невольно привлекало к нему внимание как мужчин, так и женщин, посещающих казино.
Многие мужчины сделали
с ним знакомство и даже стали его друзьями, не разгадав, впрочем, тайну его загадочной грусти; они узнали лишь, что он человек, не стесняющийся в средствах, прекрасный собутыльник, чем не только не разъяснялся, но лишь затемнялся вопрос.
Многие из посетительниц казино, — не отличающихся вообще строгостью нравов, — заговаривали
с ним первые, но он взглядывал на них как-то испуганно и молча отходил, разжигая лишь любопытство.
Князь поставил на один из столов «trente et quarante» два золотых на черное и стал говорить
с одним из подошедших к нему знакомых, не обращая, как всегда, никакого внимания на происходящее за столом.
Через несколько минут крупье обратился к нему
с просьбой взять лишние деньги, сверх «максимума».
С этого дня князь выигрывал почти ежедневно десять, пятнадцать, двадцать, даже пятьдесят тысяч франков. По приблизительному расчету князь Чичивадзе считался в выигрыше ко дню нашего повествования более миллиона франков.
Самоубийства нередки в этом храме Ваала, требующего человеческих жертв, но кончают обыкновенно
с собой проигравшие до последнего пятифранковика, да и то подчас, выпрошенного у приятеля, но чтобы застрелился человек, выигравший миллион — это было необычно в летописях Монте-Карло и непонятно его посетителям, для которых жизнь — золото.
Этот отрывистый разговор происходил в день самоубийства князя в одном из комфортабельных номеров «Hotel des Anglais» между вошедшим в номер мужчиной, среднего роста, лет тридцати пяти,
с добродушным чисто русским лицом, невольно вызывавшим симпатию,
с грустным выражением добрых серых глаз, в которых светился недюжинный ум, и молодой женщиной, светлой шатенкой, лет двадцати пяти, сидевшей в глубоком кресле
с французской книжкой в руках.
День уже склонялся к вечеру, к одному из тех чудных вечеров, какие бывают только на юге. Теплый, полный влаги ветерок дул
с моря.
Лучи заходящего солнца золотили темно-синюю гладь моря, сливавшуюся на горизонте
с светло-алым небом, как бы переходящим в него по оттенку цвета.
— Боже мой, как это тяжело, — прошептала она и ушла
с балкона.
Карета медленно прибыла к гостинице и остановилась у подъезда. Из нее вынесли труп князя
с обвязанной бинтом головой, или тем, что осталось от нее после рокового выстрела, и понесли в занимаемое им отделение в бельэтаже.
С печальной улыбкой слушал эти толки и доктор Пашков, также спустившийся вниз и даже, ввиду его тоже русского происхождения, допущенный в апартаменты князя Чичивадзе.
— Что за мысли, моя дорогая, ты знаешь, что я
с корнем вырвал это мое мимолетное прошлое и вернулся к тебе тем же верным и любящим, как в первые годы нашего супружества… Этот человек… его смерть… всколыхнула лишь то, что умерло ранее не только чем он, но и чем она…
Пашков взял
с подноса письмо, взглянул на адрес и побледнел.
— Что
с тобой, Ося? — спросила Вера Степановна.
Вера Степановна не спускала глаз
с мужа.
Письмо было, видимо, настолько интересно, что Осип Федорович читал его
с особенным вниманием. Его щеки то покрывались смертельною бледностью, то вспыхивали ярким румянцем, капли холодного пота выступили на лбу и наконец глаза его наполнились слезами.
— Так это от него? —
с дрожью в голосе сказала она. Вместо ответа Осип Федорович подал ей письмо, вынул вложенные в него листочки и бережно уложил их в карман пиджака.
Был очень редкий в Петербурге холодный январский вечер 1890 года. За окнами завывал ветер и крутил крупные снежные хлопья, покрывшие уже
с утра весь город белым саваном, несмотря на энергичную за целый день работу дворников.
Осип Федорович Пашков сидел в своем кабинете и, подвинув кресло поближе к пылавшему камину,
с интересом читал какую-то статью в иностранном медицинском журнале.
— Я
с удовольствием напьюсь чаю, так как поеду не раньше одиннадцати, — ответил он, — дай мне окончить статью, Верочка, и я сейчас приду к тебе.
— Будь совершенно покойна, Вера, — сказал он жене,
с тревогой глядевшей ему в глаза, — ему гораздо лучше — жар почти совсем спал.
— Карета подана, барин! — доложил лакей, и он, распростившись
с женой, уехал.
Через четверть часа Осип Федорович уже входил в ярко освещенный бальный зал дома Гоголицыных,
с трудом отыскал хозяев, поздоровался
с ними и, выслушав их искреннее сожаление об отсутствии его жены, встал в дверях и окинул взглядом зал, ища знакомых.
В нескольких шагах от него стояла миловидная молодая девушка — Любовь Сергеевна Гоголицына, старшая дочь сенатора. Она весело болтала
с двумя конногвардейцами и несколькими штатскими. Тут же сидели две роскошно одетые дамы и бесцеремонно лорнировали ее розовый легкий туалет.
Мимо бесконечной вереницей проходили молодые женщины под руку
с кавалерами, обдавая Пашкова запахом разнообразных тонких духов.
Любовь Сергеевна сделала движение своими обнаженными худенькими плечиками в такт музыке и этим ясно выразила желание танцевать, что стоявший рядом кавалер, поняв это движение,
с улыбкой пригласил ее.
Через минуту она пронеслась мимо Осипа Федоровича
с блестящими детскою радостью глазами и со счастливей улыбкой на лице. Разговаривавшие
с ней офицеры подвинулись ближе к Пашкову, чтобы не мешать танцующим.
— Да… конечно… Где ей, например, равняться
с баронессой фон Армфельдт.
— Может, и она, уж я там не знаю… Смотри, она прибыла и идет под руку
с графом Шидловским! — живо прервал себя рассказчик и обернулся к дверям направо.
На ней было надето белое бархатное платье
с низко вырезанным лифом, обнажавшим поразительной красоты и пластичности шею и плечи.
Несмотря на то, что рука ее опиралась на руку шедшего
с нею рядом молодого человека, казалось, будто не он, но она вела его.
Самоуверенный, почти надменный взгляд и величественная походка красноречиво говорили, что эта женщина не нуждается в чьей-либо поддержке, но вместе
с тем — что в особенности и поразило в ней Пашкова — глаза ее принимали иногда такое наивно-милое выражение, а лицо освещалось такой простодушной улыбкой, что несмотря на ее двадцать пять лет, оно делалось лицом ребенка или скорее ангела, слетевшего
с небес, чтобы озарить землю своим присутствием.
Не отрывая от нее глаз, Пашков заметил, что несмотря на расточаемые ею направо и налево улыбки, она отдавала явное предпочтение вошедшему
с ней молодому человеку.
Встреча
с женщиной в полном, быть может, низменном значении этого слова охватывает всего человека, она мчит его, как налетевший ураган, туда, куда хочет, без сознания, без воли и, пожалуй, без цели, так как цель — это сама она, наполняющая все существо мужчины.
Это-то и случилось
с Осипом Федоровичем, женившемся года три тому назад по любви и, как ему по крайней мере казалось, безумно любившим свою жену.
— И вы туда же, — проговорил он. — Извольте, я вас представлю, я знаком
с баронессой. Но, мой друг, ваше желание безрассудно: эти русалочьи глаза погубили не одного смертного!
Осип Федорович сел на стул рядом
с баронессой и несколько смутился, увидев, что ее зеленые глаза внимательно смотрят на него.
— Не удивляйтесь моему любопытству, я так много хорошего слышала о вас, что сама давно желала
с вами познакомиться.
Ее голос
с мягкими, низкими нотами приятно действовал на нервы своей доводящей до истомы мелодией.
— Я не понимаю, почему я до сих пор нигде
с вами не встречалась, — продолжала она. — Вот уже два года, как я безвыездно живу в Петербурге.
— Да, конечно, вы деловой человек, — заметила уже серьезно она, — не то, что мы, грешные, превращаем день в ночь и наоборот, бросаемся
с одного вечера на другой и не знаем чем и как убить время, полное праздного досуга.
— Здесь мне не дадут покоя, пойдемте в гостиную, мне хочется поболтать
с вами.
Удивленный и обрадованный таким неожиданным вниманием, он поспешил подать ей руку и
с невольным чувством гордости повел ее в соседнюю комнату.
— Бедный граф, он, кажется, был очень огорчен вашим отказом, — сказал Осип Федорович, садясь, по ее приглашению, рядом
с нею.