Неточные совпадения
Через две недели Аракчеев был назначен генерал-квартирмейстером всей армии; но, не увлекаясь своим положением, он ни с
кем не сближался, пренебрегая связями среди двора и свиты императора, держал себя крайне самостоятельно.
Всегда наполовину опущенные веки, скрывающие зрачки, придавали всему лицу какое-то загадочное выражение, указывали на желание их обладателя всеми силами и мерами скрывать свои думы и ощущения, на постоянную боязнь, как бы
кто не прочел их ненароком в глазах и лице.
— Да смотри в оба! Ты прапора какого-нибудь прежде генерала впустишь. От тебя все станется.
Кто там налез?
—
Кто там еще кроме? — вскинул на него глаза граф.
—
Кто таков? Не слыхивал…
Значит, он его не застанет врасплох, значит, предстоит борьба и
кто еще выйдет из нее победителем; у «железного графа» было, это сознавал фон Зееман, много шансов, хотя и удар, ему приготовленный, был рассчитан и обдуман, но приготовлявшие его главным образом надеялись на неожиданность, на неподготовленность противника.
Талечка, на самом деле, и по наружности, и по внутреннему своему мировоззрению была им. Радостно смотрела она на мир Божий, с любовью относилась к окружающим ее людям, боготворила отца и мать, нежно была привязана к Лидочке, но вне этих трех последних лиц, среди знакомых молодых людей, посещавших, хотя и не в большом количестве, их дом, не находилось еще никого,
кто бы заставил не так ровно забиться ее полное общей любви ко всему человечеству сердце.
— Любишь… тоже…
кого? — удивилась Талечка.
—
Кого я люблю?..
Кто он? Да скажи толком… Ничего не понимаю! — с отчаянием в голосе почти крикнула Талечка.
— Клянусь тебе, что я нимало не притворялась, говоря тебе, что ничего не понимаю и о
ком ты речь ведешь, не могу догадаться.
— Да о
ком же… как не о нем… о Николае… Павловиче… — с видимым усилием проговорила Екатерина Петровна.
— От
кого же ему узнать это? — с испугом спросила Катя.
Затем Аракчеев уехал, приказав на станции не говорить капитану, с
кем он беседовал; с последним же он простился по-приятельски, посоветовал, чтобы он, по приезде в Петербург, шел прямо к графу Аракчееву, которого уже он предупредит об этом через своего хорошего знакомого, графского камердинера, и постарается замолвить через того же камердинера в пользу его перед графом словцо.
— Взяточник, пролаз… Все у него взяточники да пролазы, ишь какой указчик объявился, почему это до него на Руси матушке взяточников не было, многие,
кого он взяточниками обзывает, при Великой Екатерине службу несли. А почему тогда взяточников не было? Почему?
«Ты забыл, мальчишка, у
кого ты, пошли сейчас ко мне за моими перчатками и надень».
Кого только здесь ни спрашивал, зачем бы его мог вызвать граф, никто ничего не знает.
—
Кто же другой, у них никто, кроме меня, не бывает.
— Ты прав, она прелестна, видимо, добра, умна и далеко не заурядно образована, а главное в ней — и в этом ты прав — эта чистота, эта нетронутость натуры.
Кто ее воспитывал, тому можно дать премию.
— Послушай, Николай, это еще что, ведь так мы с тобой, пожалуй, и всерьез поссоримся. «Может, не ко мне», так к
кому же, не ко мне ли, которого Наталья Федоровна первый раз в жизни видит… Это похоже на клевету и совсем не вяжется с твоими восторженными о ней отзывами… да и не скрою, брат, — не красиво…
Лютер, так тот, кажется, сказал, что
кто рано встал и рано женился, никогда о том не пожалеет, я немцев не люблю, а все же это умно сказано…
— Помните, мы как-то еще недавно говорили с вами, что искреннее чувство всегда вызывает ответ в сердце того, к
кому оно обращено, — чуть слышно, видимо, делая над собой неимоверное усилие, начала говорить Наталья Федоровна.
Я еще возразила вам тогда, что может случиться, что тот,
кто любит, далеко не соответствует идеалу любимого им.
—
Кто же эта она? Или мне надо догадаться? Разрешить эту шараду? — ядовито спросил он.
—
Кого? — сорвалось у нее с языка, но она тотчас же опомнилась. — Простите…
«Наверное влюбилась, девушка, в самой что ни на есть поре, надо за ней глаз да глаз теперь, — рассуждала сама с собой Мавра Сергеевна. — Но в
кого?»
Николай Павлович, впрочем, вышел от Кудрина с твердым намерением как поступить в масонскую ложу, так и отдать перчатки не
кому иному, как своей законной жене Наталье Федоровне, урожденной Хомутовой.
«Что делать? У
кого просить поддержки, помощи?» — мелькала неотвязная мысль.
В поданных списках граф собственноручно делал отметки,
кому следует вступить в брак.
— Ну, это была с его стороны ошибка, он был введен в заблуждение, более виноваты те,
кто переносил сплетни, а он ведь тоже человек, за всей Россией один не усмотрит, часто и виноватого за правого примет и наоборот, — спохватился сын.
Великий князь прибыл также до начала развода на плац, подошел к генералу и спросил его: «А слышал ты об Аракчееве, и знаешь,
кто вместо него назначен?» — «Знаю, ваше высочество, — отвечал генерал.
— И вы сами такой же, ваше превосходительство, по тестю и зять, — уже визгливым голосом прокричал красный как рак Зарудин и, схватив шляпу, бросился в переднюю и, не простившись ни с
кем, уехал.
— И я хорош,
кому все выкладывать вздумал, с радости совсем дурака свалял. Отставной губернаторишка тоже… какой-нибудь Аракчеев… мой сын… Тьфу!
Не о ниспослании именно такого средства она горячо молилась еще так недавно. Бог, видимо, услышал эту молитву. Он не внял лишь другой. Он не вырвал из ее сердца любви к Зарудину и разлука с ним все продолжала терзать это бедное сердце, что, впрочем, она не выказывала ни перед
кем, упорно продолжая избегать даже произносить его имя, и в чем она старалась не сознаваться даже самой себе.
— Но
кто же, как не она, прислал мне этот билет, это приглашение?
Кто? Ведь не сам же граф.
— Но я все-таки доволен, что удержал тебя от самоубийства, если жизнь, на самом деле, не представляет для тебя ничего в будущем, то
кто же тебе мешает искать смерти, но не бесполезной, здесь, в кабинете, где пуля разбила бы тебе голову точно так же, как разбила твоего гипсового Аполлона, а там, где твоя смерть может послужить примером для других, может одушевить солдат и решить битву, от которой зависят судьбы народов.
Аль я ему не люба стала, другую зазнобу в Питере нашел, да навряд ли,
кому против меня угодить… старому…
— Ну, вот и сказалась в тебе баба, — захохотал Алексей Андреевич, — тебе бы хотелось, чтобы он свои буркулы на тебя пялил, красотой твоей любовался, а он парень рассудительный, знает свое место и знает куда и на
кого ему глядеть следует…
— Красивый… нашел красоту… Да нешто мне, обласканной твоею графскою милостью, нужен
кто? Нешто я гляжу на
кого… Ведь скажет, право, такую околесину… — припав головой к груди сидевшего рядом с ней на диване Аракчеева, в душу проникающим голосом заговорила она.
— Это что такое? Отправить в полицию! — кратко и гневно распорядился он. —
Кто впускал?
— Ко мне пришли. Бабья благотворительность — это для них только пустое времяпрепровождение, с жиру они бесятся, делать им нечего, вот они и благотворят. А различать несчастья не бабье дело, так как для бабы,
кто больше да громче канючит, вот и самый несчастный. Так-то!
—
Кто же усомнится в тебе, ведь ты — ангел! — восторженно воскликнула Екатерина Петровна, нежно заключая ее в свои объятия, чтобы скрыть волнение от появившихся в ее голове далеко не дружелюбных мыслей.
—
Кто вы, и что вам надо? — оправившись от первого испуга, все еще дрожащим голосом выговорила графиня.
— Вижу, матушка, ваше сиятельство, что нет в вас ни на столько хитрости, — Минкина показала на кончик мизинца своей правой руки. — Хорошо, значит, я сделала, что поспешила предстать перед ваши ясные очи, пока люди обо мне вам ни весть чего наговорить не успели… Все равно, не нынче-завтра узнали бы вы,
кто здесь до вас восемь лет царил да властвовал,
кого и сейчас в Грузине, в Питере, да и по всей Россее называют графинею…
— Настасья хоть
кого испортит! — умозаключали многие. В данном случае это была роковая правда.
— Это ключницы Настасьи забава! — кивнул на мальчика головой граф после двойной паузы. — Скучно ей по зимам в Грузине, вот и завела себе сироту, подкидыша…
Кого не увидит, все папа кричит — такая уж его сиротская доля.
Когда же сама Мавра Сергеевна заявила,
кому она будто бы отдала свои деньги, то на нее удивленно и с недоумением вытаращили глаза.
Тяжелей всего было то, что несчастной Наталье Федоровне не с
кем было поделиться своими душевными муками, не перед,
кем было открыть свое наболевшее, истерзанное сердце.
— От
кого? — спросила графиня.
На пути присоединились к русской армии отставшие и затерявшиеся солдаты;
кто приносил знамя, оторванное от древка,
кто привозил длинными и непроходимыми дорогами спасенную от врагов пушку.
Граф, действительно, совершенно не знал своей жены, он, впрочем, даже не понял бы, если бы
кто взял на себя труд растолковать ему эти мечты и стремления; мужчину с подобными идеями он бы не потерпел около себя как опасного вольтерианца, женщине же он прямо отказывал в возможности иметь такие мысли, как и в праве на скуку, что мы видели ранее.