Неточные совпадения
Сам Дмитрий в восторге от своего поступка. Но что вызвало этот поступок? Только ли «искра божия», вспыхнувшая в разнузданном хаме? Или, рядом с нею, тут
было все то же утонченное нравственное сладострастие, которого здоровой крови даже не понять: «Вся от меня зависит, вся, вся кругом, и с душой, и с
телом. Очерчена». А он, как Подросток в своих сладострастных мечтах: «они набегут, как вода, предлагая мне все, что может предложить женщина. Но я от них ничего не возьму. С меня довольно сего сознания».
Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно
будет близок душе Толстого: ведь он так настойчиво учит, что истинная любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим
телом накормил голодную тигрицу с детенышами.
Ежели от одного звука этого голоса чалая лошадка могла так ошалеть, что
было бы с ней, если бы она видела всю красавицу-шалунью, как она, навострив уши, растопырив ноздри и куда-то порываясь и дрожа всем своим молодым и красивым
телом, звала ее».
Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее
тела, которое
было закрыто только одеждой.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? — как будто сказала Элен. — Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать каждому и вам тоже», — сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна
была быть его женою, что это не может
быть иначе. И он опять видел ее не какою-то дочерью князя Василия, а видел все ее
тело, только прикрытое серым платьем».
Теперь часто видно
было одно ее лицо и
тело, а души вовсе не
было видно.
Если цель обеда — питание
тела, то тот, кто съест вдруг два обеда, достигнет, может
быть, большего удовольствия, но не достигнет цели, ибо оба обеда не переварятся желудком.
Психе, как указывает Нэгельсбах,
есть у Гомера принцип животной, а не духовной жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув
тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде тени, подобной дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)
Человек неотрывно связан с жизнью, душа его неотрывно связана с
телом. И весь целиком человек должен
быть прекрасен и светел.
Тело, как душа, тоже должно
быть «добродетельно». И душевные, и телесные достоинства для древнего эллина одинаково
были добродетелями. Красота, сила и ловкость телесная, это тоже
были добродетели. Пенелопа в Одиссее говорит...
Даже быстроту в беге Пиндар называет «добродетелью ног». Совершенство телесное и душевное, гармоническое соединение прекрасного
тела и прекрасной души — знаменитая «калокагафия» —
было основным идеалом эллина.
И естественно
было убеждение, что, когда душа вырвется из тесноты земной жизни, когда сбросит с себя оковы
тела, то длительною станет для нее та жизнь, которую она мгновениями испытывала в состоянии экстаза.
Жизнь
была для фракийца чем-то противоположным и враждебным божеству,
тело — душе.
Живая жизнь
есть страдание и унижение божества,
есть его растерзание;
тело — темница, в которой томится душа, отторгнутая от своей родной, божественной стихии, тяжко страдающая в своем обособлении.
Глубокая пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души. Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь выйдя из него, она
будет вести жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и в наказание заключена в темницу
тела. Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная жизнь воспринимается как «луг бедствий».
И вдруг, задрав хвост, мотая головой, он начинает неуклюже прыгать и вскачь несется по лугу, охваченный безумным «телячьим восторгом»: желание вольных и сильных движений должно
было дойти до «избытка», чтоб преодолеть косность
тела и взрывом вырваться наружу.
Велика должна
была быть дисгармония их неуклюжих
тел и неупорядоченных инстинктов.
«Нет, те люди не так сделаны, — с завистью думает он. — Настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, а стало
быть, все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не
тело, а бронза!»
Для жребия народа и человечества является решающим обстоятельством, чтобы культура начиналась с надлежащего места, — не с души (что составляло роковое суеверие жрецов и полужрецов): надлежащее место
есть тело, жест, диета, физиология, остальное вытекает отсюда…
Греки остались поэтому первым культурным событием истории, — они знали, они делали то, что
было необходимо; христианство, презиравшее
тело,
было до сих пор величайшим несчастием человечества».
Пусть мускулы быстрее погонят по
телу оживившуюся кровь, пусть научится глубоко дышать грудь, пусть много кислорода прихлынет к мозгу, пусть «веселым» станет кишечник — вот тогда с этим человеком можно
будет и побеседовать.
«Наша жадность в деле познания природы, — говорит Ницше, —
есть средство, с помощью которого наше
тело стремится к самоусовершенствованию.
Неточные совпадения
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость
было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее
телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
[Ныне доказано, что
тела всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое
тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука
была в младенчестве.
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб
был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях
тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны
быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем
телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
В тот же день Грустилов надел на себя вериги (впоследствии оказалось, впрочем, что это
были просто помочи, которые дотоле не
были в Глупове в употреблении) и подвергнул свое
тело бичеванию.