«Наша мысль, в своей чисто логической форме, не способна представить себе действительную природу жизни, — говорит Бергсон. — Жизнь создала ее в определенных обстоятельствах для воздействия на определенные предметы; мысль — только проявление, один из
видов жизни, — как же может она охватить жизнь?.. Наш ум неисправимо самонадеян; он думает, что по праву рождения или завоевания, прирожденно или благоприобретено, он обладает всеми существенными элементами для познания истины».
Неточные совпадения
Далека от человека
жизнь природы; «духом немым и глухим» полна для него эта таинственная
жизнь. Далеки и животные. Их нет вокруг человека, ом не соприкасается душою с их могучею и загадочною, не умом постигаемою силою
жизни. Лишь редко, до странности редко является близ героев Достоевского то или другое животное, — и, боже мой, в каком
виде! Искалеченное, униженное и забитое, полное того же мрака, которым полна природа.
Но, очевидно, не эту живую
жизнь имеет в
виду великий разум художника, говорящий устами Версилова. Ведь идея бессмертия души существует «многие тысячи лет», человечество не проходит мимо этой идеи, а, напротив, все время упирается в нее. А мы все ищем. Не в этом живая
жизнь, которую чует Достоевский. Но не от него мы узнаем, в чем же она. Он сам не знает.
Когда скрытое существо
жизни раскрывается перед душою в таком
виде, то понятно, что и душа отзывается на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза».
Ничего не делающий начальник какого-то ненужного присутствия, законный член бездельного мира, на который сыпятся земные блага в
виде мест, аренд и концессий, — он сидит на
жизни как красивый чужеядный гриб.
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип животной, а не духовной
жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в
виде смутного двойника умершего человека, в
виде тени, подобной дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)
Дионисово вино мы можем здесь понимать в более широком смысле: грозный вихревой экстаз вакханок вызван в трагедии не «влагою, рожденной виноградом». Тиресий определенно указывает на ту огромную роль, какую играло это дионисово «вино» в душевной
жизни нового эллинства: оно было не просто лишнею радостью в
жизни человека, — это необходимо иметь в
виду, — оно было основою и предусловием
жизни, единственным, что давало силу бессчастному человеку нести
жизнь.
Но не эту ли именно пламенную
жизнь с ее касанием к мирам иным имеет в
виду Заратустра, когда говорит: «Все потусторонние миры создало страдание и бессилие, и то короткое безумие счастья, которое испытывает только самый страдающий».
«Сострадание признал я более опасным, чем любой порок», — заявляет «твердый» человек, сердце которого готово разорваться от сострадания при
виде ужасов
жизни.
Или скорее: предпринимаются сотни тысяч экспериментов, чтобы изменить способы питания, обстановку, образ
жизни нашего тела: сознание и оценки в нем, все
виды удовольствия и неудовольствия — показатели этих изменений и экспериментов.
Потому что дионисово «вино» само по себе — хотя бы, например, в
виде творческого или религиозного экстаза — входит также существенным элементом в живую
жизнь.
Неточные совпадения
На
вид блестящая, // Там
жизнь мертвящая // К добру глуха.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие
виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же
жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Вронский, несмотря на свою легкомысленную с
виду светскую
жизнь, был человек, ненавидевший беспорядок. Еще смолоду, бывши в корпусе, он испытал унижение отказа, когда он, запутавшись, попросил взаймы денег, и с тех пор он ни разу не ставил себя в такое положение.
Не говоря о том, что на него весело действовал
вид этих счастливых, довольных собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезда, ему хотелось теперь, чувствуя себя столь недовольным своею
жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который давал ему такую ясность, определенность и веселость в
жизни.
В сущности, понимавшие, по мнению Вронского, «как должно» никак не понимали этого, а держали себя вообще, как держат себя благовоспитанные люди относительно всех сложных и неразрешимых вопросов, со всех сторон окружающих
жизнь, — держали себя прилично, избегая намеков и неприятных вопросов. Они делали
вид, что вполне понимают значение и смысл положения, признают и даже одобряют его, но считают неуместным и лишним объяснять всё это.