Неточные совпадения
— Э-эх! Ей-богу, как выпьешь рюмочку,
то как будто душа в раю находится… Дай-ка хрену!
Они стали ужинать. Зина ела молча; когда Андрей Иванович обращался к ней с вопросом, она вспыхивала и спешила ответить, робко и растерянно глядя на отца: вчера Андрей Иванович жестоко высек Зину за
то, что она до восьми часов вечера бегала по двору. Вчера всем досталось от Андрея Ивановича: жене он швырнул в лицо сапогом, квартирную хозяйку обругал; теперь чувствовал себя виноватым и был особенно мягок и ласков.
— Слава богу, поправляюсь. Хочу в мастерскую идти. В понедельник — сретенье, во вторник, значит, и пойду. Пора, а
то все лежу… Вон и жена всякое уважение теряет: сейчас в макушку меня поцеловала, как вам это нравится!
— К Корытовым в угол новая жиличка въехала. Жена конторщика. Конторщик под новый год помер, она с тремя ребятами осталась. То-то бедность! Мебель, одежду — все заложили, ничего не осталось. Ходит на водочный завод бутылки полоскать, сорок копеек получает за день. Ребята рваные, голодные, сама отрепанная.
— Говорит мне: то-то дура я была! Замужем жила, ни о чем не думала. Ничего я не умею, ничему не учена… Как жить теперь? Хорошо бы кройке научиться, — на Вознесенском пятнадцать рублей берут за обучение, в три месяца обучают. С кройкой всегда деньги заработаешь. А где теперь учиться? О
том только и думаешь, чтоб с голоду не помереть.
— Тебе же бы от этого помощь была, — снова заговорила Александра Михайловна. — Ты вот все меньше зарабатываешь: раньше семьдесят — восемьдесят рублей получал, а нынче хорошо, как сорок придется в месяц, да и
то когда не хвораешь; а теперь и совсем пустяки приносишь; хозяин вон вперед уж и давать перестал, а мы и в лавочку на книжку задолжали, и за квартиру второй месяц не платим; погребщик сегодня сказал, что больше в долг не будет отпускать. А тогда бы все-таки помощь была тебе.
Ради бога, оставь ты говорить о
том, чего не понимаешь, сказал Андрей Иванович, стараясь сдержаться.
— Я работаю с утра до вечера, содержу тебя, — могу же я иметь хоть
то удовольствие, чтоб обо мне заботились!
Ты прежде всего должна быть порядочной женщиной; а если женщина поступает на работу,
то ей приходится забыть свой стыд и стать развратной, иначе она ничего не заработает.
— «Жулик»! Который человек беден,
тот и называется жулик. А пальто мне не нужно, потому что у меня другое есть, новое.
— Можно было татарину продать; полтора рубля дал бы, а
то и два. Нам деньги самим нужны.
— Тогда бы ты уж должен больше о нас заботиться… На черный день у нас ничего нету. Вон, когда ты у Гебгарда разбил хозяйской кошке голову, сколько ты? — всего два месяца пробыл без работы, и
то чуть мы с голоду не перемерли. Заболеешь ты, помрешь — что мы станем делать? Мне что, мне-то все равно, а за что Зине пропадать? Ты только о своем удовольствии думаешь, а до нас тебе дела нет. Товарищу ты последний двугривенный отдашь, а мы хоть по миру иди; тебе все равно!
Александра Михайловна вдруг оборвала себя. Андрей Иванович смотрел тяжелым, неподвижным взглядом, в его зрачках горело
то дикое бешенство, перед которым Александра Михайловна всегда испытывала прямо суеверный ужас.
— Я тебе говорю, чтобы ты мне никогда не смела говорить
того, что ты мне сейчас сказала, — сдавленным голосом произнес Андрей Иванович. — Я это запрещаю тебе!!! — вдруг рявкнул он и бешено ударял кулаком по столу. — Погань ты этакая! От чьих трудов ты такая гладкая и румяная стала? Я для вас надрываюсь над работою, а ты решаешься сказать, что я о вас не думаю, что мне все равно?
— Что хорошенького! Все
то же!.. Деньги принес тебе.
Андрей Иванович ужасно обрадовался Захарову: это был
тот самый «оборванец», которому Андрей Иванович подарил пальто и который, по уверению Александры Михайловны, обязательно должен был его пропить; между
тем пальто было на нем.
До гроба вы клялись любить поэта…
Страшась людей, боясь людской молвы,
Вы не исполнили священного обета,
Свою любовь — и
ту забыли вы…
У нее было круглое и довольно еще миловидное лицо, но у углов глаз было много морщинок. Она держалась жеманно и разыгрывала даму. Это была фальцовщица из
той же мастерской, где работали Андрей Иванович и Ляхов.
— Ах нет, я не для этого! Я только к
тому, что какая у вас прекрасная музыка.
Он пел под общий хохот, топорщил усы и выкатывал глаза на Авдотью Ивановну.
Та слушала с широкой улыбкой, неподвижно глядя ему в глаза, и медленно моргала.
Тот ответил ей грязною остротою. Андрей Иванович сидел темнее ночи. Остальные смеялись.
— Буфетчик не отпускает, Андрей Иванович; с вас и
то полтора рубля следует. Потрудитесь раньше заплатить.
— За вами и
то уж шесть рублей записано.
После
того как Андрей Иванович и Ляхов ушли в «Сербию», Александра Михайловна перемыла посуду, убрала стол и села к окну решать задачу на именованные числа. По воскресеньям Елизавета Алексеевна, воротившись из школы, по просьбе Александры Михайловны занималась с нею. Правду говоря, большого желания учиться у Александры Михайловны не было; но она училась, потому что училась Елизавета Алексеевна и потому, что учение было для Александры Михайловны запретным плодом.
— Да добро бы еще хлеб-то этот был бы! А
то ведь сам все болеет, ничего не зарабатывает; везде в долгу, как в шелку, никто уж больше верить не хочет. А обедать ему давай, чтоб был обед! Где же я возьму? Сам денег не дает и мне работать не позволяет.
Александра Михайловна была рада говорить без конца. Андрей Иванович совершенно подчинил себе ее волю, и она не смела при нем пикнуть; теперь она начинала чувствовать себя полноправным человеком. И чем больше она говорила,
тем ясней ей становилось, что она права и страдает, а Андрей Иванович тираничен и несправедлив.
— Как вам это понравится! — воскликнула Александра Михайловна. — Дома гроша нет, сам не работает, а пришли ему два рубля с этим оборванцем! Это
тот самый оборванец, которому он пальто свое отдал, — я сразу поняла. Мало пальта показалось, еще деньгами хочет его наградить, — богач какой! Пускай свой ребенок с голоду помирает, — оборванцы-пьянчужки ему милее!
— Нет, что уж! — апатично ответила Александра Михайловна. — Он тогда со злобы все у нас перебьет, порвет, ни одной тряпки не оставит. Все равно уж!.. А вот я вас хотела просить, Лизавета Алексеевна, — возьмите Зину к себе; а
то он, чтоб мне назло сделать, начнет ее сечь, изувечит ребенка.
— Андрей Иванович! Отворите сейчас же, а
то я побегу за дворниками!
Теперь она думала о
том, что эти страдания глупо терпеть и что нужно вырваться из них; она думала и о
том, что ее жизнь скучна и сера, а Елизавета Алексеевна живет в какой-то другой жизни, яркой и светлой.
— Ну, пойди, пойди сюда! — Андрей Иванович охватил ее за талию и ущипнул в бок. — А ты знай вперед, что настойчивой быть нельзя. Раз что муж тебе что-нибудь приказывает,
то ты должна исполнять, а не рассуждать. Ты всегда обязана помнить, что муж выше тебя.
Странное было его отношение к Елизавете Алексеевне: Андрей Иванович видел ясно, что Александра Михайловна бунтует против него под ее влиянием, и часто испытывал к Елизавете Алексеевне неистовую злобу.
Тем не менее его так и тянуло к ее обществу, и он бывал очень доволен, когда она заходила к ним.
— «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? — возразил Андрей Иванович. — Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только на фабрике двенадцать часов поработать, — и
то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком убьешь, — а какая сила различных стремлений, какой дух!
— Дело не об этом, а о
том, что не смей скандала делать.
— Лучше ваши вещи берите от него прочь, а
то он всем им делает капут.
Раздался звонок. Мужской голос спросил Елизавету Алексеевну. Ее не было дома. Гость сказал, что подождет, и прошел в ее каморку. Андрей Иванович оживился: ему вообще нравились знакомые Елизаветы Алексеевны, а этот, к
тому же, по голосу был как будто уже знакомый Андрею Ивановичу. Он прислушался: гость сидел у стола и, видимо, читал книгу. Андрею Ивановичу не сиделось.
— Это вы, Дмитрий Семенович! — воскликнул Андрей Иванович. — То-то я слушаю, — что это, как будто голос знакомый?… Здравствуйте! Что же вы тут одни сидите? Заходите к нам, выпейте стаканчик чаю!
— Каждый раз у нас с вами
та же канитель повторяется. И по маленькой не пью, спасибо!
— Нет, Дмитрий Семенович, позвольте вам сказать откровенно: я на этот счет с вашими мнениями не согласен. Какой вред от
того, чтоб выпить иногда? Мы не мальчики, нам невозможно обойтись без этого.
— Конечно, если по трактирам искать,
то трудно найти, или по кабакам…
— То-то, должно быть, против дикости и старики у нас бунтуются, — с усмешкой продолжал он.
Это, батенька, не
то, что у интеллигенции: ходит себе мальчонка — в гимназию там, в университет; заботы ни о чем нет у него, все папаша предоставляет.
Этого они не поймут, — ну, а между прочим, сами замечают, что в нынешнее время везде на заводах больше ценят молодого рабочего, чем который двадцать лет работает, — особенно в нашем машиностроительном деле; старик,
тот только «по навыку» может: на двухтысячную дюйма больше или меньше понадобилось, он уж и стоп!
И чем больше Андрей Иванович слушал Барсукова,
тем шире раздвигались перед ним просветы,
тем больше верилось в жизнь и в будущее, — верилось, что жизнь бодра и сильна, а будущее велико и светло.
А художественная литература
то же самое изображает чувствительно: умирает рабочий, — дети голодные, жена плачет, грязь кругом, сырость, есть нечего.
— Да… Он сказал, что поживет со мною так три месяца, и если я буду вести себя прилично,
то женится на мне.
На первой неделе великого поста, в четверг, были именины Андрея Ивановича. Он собрался праздновать их, как всегда, очень широко. Александра Михайловна плакала и убеждала его быть на этот раз поэкономнее; Андрей Иванович начал доказывать, что и без
того покупается лишь самое необходимое, но потерял терпение, обругал Александру Михайловну и велел ей, не рассуждая, идти и купить, что нужно.
Праздник был в разгаре. Сменили уж третий самовар. На столе
то и дело появлялись новые бутылки пива. Товарища Андрея Ивановича, переплетного подмастерья Генрихсена, хорошего гитариста, упросили сходить домой и принести гитару. Стали танцевать кадриль.
— Если вы, Василий Васильевич, не перестанете,
то ступайте отсюдова! — сказала Александра Михайловна, побледнев.