Неточные совпадения
В религии человек ощущает, что его видят и
знают, прежде чем он сам себя
узнал, но вместе с тем он сознает себя удаленным, отторгнутым от этого благого источника жизни, с которым стремится восстановить связь, установить религию.
Но разве это возможно? разве не
знаю я еще с семинарии, что Бога нет, разве вообще об этом может быть разговор? могу ли я
в этих мыслях признаться даже себе самому, не стыдясь своего малодушия, не испытывая панического страха пред «научностью» и ее синедрионом?
Но то, о чем говорили мне
в торжественном сиянии горы, вскоре снова
узнал я
в робком и тихом девичьем взоре, у иных берегов, под иными горами.
Моя осведомленность
в искусстве была совершенно ничтожна, и вряд ли я хорошо
знал, что меня ждет
в галерее.
Они
знают, что ждет Их, на что Они обречены, и вольно грядут Себя отдать, совершить волю Пославшего: Она «принять орудие
в сердце» [Неточная цитата из Евангелия от Луки: «И благословил их Симеон и сказал Марии, матери Его: се, лежит сей на падение и на восстание многих
в Израиле и
в предмет пререканий, — и Тебе самой оружие пройдет душу, — да откроются помышления многих сердец» (2:24...
Меня туда привело: я пошел совсем
в другом направлении вследствие своей всегдашней рассеянности, теперь еще усиленной благодаря подавленности, но
в действительности — я
знал это тогда достоверно — со мной случилось чудо…
И
в этот вечер благодатного дня, а еще более на следующий, за литургией, на все глядел я новыми глазами, ибо
знал, что и я призван, и я во всем этом реально соучаствую: и для меня, и за меня висел на древе Господь и пролиял пречистую Кровь Свою, и для меня здесь руками иерея уготовляется святейшая трапеза, и меня касается это чтение Евангелия,
в котором рассказывается о вечери
в доме Симона прокаженного и о прощении много возлюбившей жены-блудницы, и мне дано было вкусить святейшего Тела и Крови Господа моего» [См.: Мф. 26: 6-13.]
Как бы ни кичилась мудрость века сего; бессильная понять религию за отсутствием нужного опыта, за религиозной своей бездарностью и омертвением, те, которые однажды узрели Бога
в сердце своем, обладают совершенно достоверным знанием о религии,
знают ее сущность.
Вся история человечества, что касается религиозного его самосознания, превращается
в какую-то совершенно неразрешимую загадку или просто нелепость, если не признать, что она опирается на живой религиозный опыт, т. е. если не принять, что все народы как-то видели и
знали свои божества,
знали о них не из одного «катехизиса».
И я услышал этот ответ и склонился пред ним, но неповинные страдания и чей-то сарказм густым, непроницаемым облаком легли между Распятием и его телом, и — я твердо
знаю это — здесь,
в этом облаке, тайна и моей собственной жизни.
Знал я и тогда, что очень легко, соблазнительно легко постараться забыть об этом облаке, обойти его как-нибудь, — ведь неприятно же носить
в душе нечто совсем непонятное, да и пристойнее жить
в мире с важными особами…
Я не
знал ее раньше, и, как чудесное видение, предстала она, утонувшая
в саду под сенью старого замка.
Мы думали, что только там, внизу,
в зное происходят события, и не
знали, что есть эта высь, а оказывается — здесь ждали…
Не
знаю, где она совершалась, на земле или небе [Ср. с рассказом «девяти мужей», посланных князем Владимиром
в Византию накануне крещения Руси: «И пришли мы
в землю Греческую, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не
знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой…» (Изборник. М., 1969.
Но
в действительности этого нет: то, во что можно верить, нельзя
знать, оно выходит за пределы знания, а
в то, что можно
знать, нельзя и не должно верить.
Кто верит
в таблицу умножения или Пифагорову теорему? ее
знают.
И кто
знает Бога, включая Его
в число предметов научного знания?
Лишь
в царстве будущего века, когда «Бог будет всяческая во всех» [«Да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15:28).], станет более имманентен миру, нежели
в этом веке, а потому и самая возможность религии,
в значении ее как ущербленного богосознания, упразднится, лишь тогда человеческой свободе уже не дано будет
знать или не
знать Бога, верить или не верить
в Него.
Это
знает по собственному опыту каждый, живущий религиозной жизнью, и это же свидетельствуется
в религиозной письменности [
В Послании к Евреям начальником и совершителем веры называется сам Христос.
Гегелевский панлогизм есть вместе с тем и самый радикальный имманентизм, какой только
знает история мысли, ибо
в нем человеческое мышление, пройдя очистительный «феноменологический» путь, становится уже не человеческим, а божественным, даже самим божеством.
И кто
знает эти последние, тот может, таким образом, прозревать
в закономерность будущего.
Здесь стирается характерное различие между верою и знанием: соблазн оккультизма заключается именно
в полном преодолении веры знанием (eritis sicut dei seientes bonum et malum [Будете, как боги,
знать добро и зло (лат.).
Искать и находить это вечное и бесконечное во всем, что живет и движется, во всяком росте и изменении, во всяком действии, страдании, и иметь и
знать и непосредственном чувстве саму жизнь лишь как такое бытие
в бесконечном и вечном — вот что есть религия…
Что вы
знаете или мните о природе вещей, лежит далеко
в стороне от области религии: воспринимать
в нашу жизнь и вдохновляться
в этих воздействиях (вселенной) и
в том, что они пробуждают
в нас, всем единичным не обособленно, а
в связи с целым, всем ограниченным не
в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть
в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой…
Ты всегда меня видишь! Хорошо
знаю я это, скрываюсь ли от Тебя со стыдом и страхом или внемлю Тебе с восторгом и трепетом. Чаще же — увы! — только мыслью помню о Тебе, но холодна бывает душа моя. И тогда бываю я свой, а не Твой, замыкается небо, один остаюсь
в своем ничтожестве, на жертву ненасытного и бессильного я. Но Ты зовешь, и радостно вижу, что только я отходил от Тебя, и Ты всегда меня видишь.
Ты всегда меня видишь:
в жутком бессилии порывов к Тебе, как
в робкой и хладной молитве моей,
в расплавленной муке дробящегося сознания и
в жгучем стыде греха моего. Ты зришь потаенные помыслы, что от себя я со страхом скрываю. Ты во мне
знаешь и холодного себялюбца и унылого труса. Ты ведаешь и лукавого похотливца и корыстного завистника. О, страшно думать, что Тебе все мое ведомо, ибо Ты всегда меня видишь!
Ты всегда меня видишь! И Ты
знаешь, как хочу я любить Тебя, хоть и бессильна любовь моя. Хочу любить только Тебя, ничего я помимо Тебя не хочу. Но не умею хотеть, извиваюсь
в безвольном усилии. А Ты ждешь молчаливо и строго, печально и терпеливо. Но Ты не отнимаешь надежды моей, ибо веришь мне больше, чем я сам себе верю. Ты всегда меня видишь!
Мы
знаем, к каким роковым последствиям приводит этот агностицизм
в богословии Канта, где он ко всему мифическому относится не только без всякого понимания, но и с злобным презрением, сам ограничиваясь имманентной моральной теологией.
Основная мысль Гегеля о различии между религией и философией состоит, как мы уже
знаем,
в том, что «религия есть истинное содержание, но только
в форме представления» (94) [Ср. там же.
В действительности мы
знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе
в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Отсюда следует, что и религиозная философия требует свободы исследования, а следовательно, и теоретического сомнения совершенно
в такой же степени, как и всякая иная философия; на ее стороне имеется при этом даже преимущество остроты критического зрения, потому что она сознает свою религиозную обусловленность и
знает ее опасные стороны.
Имманентный рассудок, который не
знает никакого соприкосновения с миром трансцендентным, вдруг становится трансцендентен для самого себя: оказывается, что
в центре его имеется щель, через которую высыпается его содержание.
О нем «
в душе нет другого познания, кроме знания, каким образом она не
знает Его» (блаж.
Единственное (μόνον) же не
знает ничего и не имеет ничего, чего не
знает, и так как единое есть
в общении самого себя, то оно и не нуждается
в мышлении самого себя.
Если это так, то должно, отвлекаясь от всего внешнего, обращаться преимущественно к внутреннему, не склоняясь ни к чему внешнему, и ничего не
знать обо всем, а прежде всего о своем состоянии, затем и об идеях, ничего не
знать о себе самом и таким образом погрузиться
в созерцание (θέα) того, с чем делаешься единым.
Ведь и дитя, вышедшее вне себя
в безумии, не
узнает своего отца; кто же научился
узнавать самого себя, будет
знать и откуда он».
Даже и
в том случае, если бы мы получили возможность
знать или понимать что-либо о Боге, мы все равно, по необходимости, должны верить, что Он несравненно лучше того, что мы
узнали о Нем.
В письме 190 к Амфилохию св. Василий Великий указывает, что мы не
знаем и «что такое школа», не
знаем и сущности «Тимофея», так и самих себя
в том же разуме и
знаем, и не
знаем.].
Евномий не согласился, однако, с толкованием отрицательных имен Божиих у св. Василия
В. и, не без некоторого основания, возражал: «Я не
знаю, как чрез отрицание того, что не свойственно Богу, Он будет превосходить творения!.. Всякому разумному существу должно быть ясно, что одно существо не может превосходить другое тем, чего оно не имеет» [Несмелов, 135.]. Вопрос о значении отрицательного богословия
в его отношении к положительному так и остался у св. Василия мало разъясненным.
А это, насколько
знаю, есть то величие, или, как называет божественный Давид, то великолепие (Псал. 8:2), которое видимо
в тварях, Богом и созданных и управляемых.
Весьма большая разность — быть уверену
в бытии чего-нибудь, и
знать, что оно такое.
Для Евномия, как мы уже
знаем, не представлялось сомнения
в возможности адекватного, исчерпывающего познания божественной сущности помощью понятий («имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы
в какой-нибудь детской ладони, заключают непостижимое естество Божие
в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято человеческим разумом одно наименование» (Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
С другой стороны, «она не имеет ни тела, ни формы, ни образа, ни качества, ни количества, ни массы; она не имеет места, не видится, не доступна чувственному восприятию; не чувствуется и не ощутима, не имеет нестройности и смятения вследствие материальных влечений, не немощна вследствие чувственных порывов, не нуждается
в свете, не
знает перемен, разрушения, разделения, лишения, растяжения, ничего другого из области чувственных вещей.
Рассуждая же
в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не
знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не
знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Единое, вселикое, безусловное НЕ, — абсолютное НЕ, — таково содержание отрицательного (апофатического) богословия Дионисия Ареопагита. И несмотря на явную близость с неоплатонизмом, он идет дальше и судит радикальней Плотина. Ибо, как мы уже
знаем, Плотин, идя апофатическим путем, все еще оставляет понятие единого как определение абсолютного, между тем у Дионисия,
в апофатическом аспекте, оно не есть ни единое, ни единство, но есть полное и окончательное НЕ-кто и НЕ-что.
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно
в первой и отчасти во второй книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так:
в нем выясняется, что «Бога Ничто из всего, что существует и чего не существует, не выражает
в Его сущности, что и сам Он совершенно не
знает, что Он есть, ибо Он никоим образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он
в том, что существует и не существует, собственно говоря, не выражается
в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое знание и понимание»***.
Из этого уже знакомого нам определения апофатического богословия о том, что Бог есть Ничто не
в смысле отрицания, но
в смысле недостаточности нсякого утверждения, Эриугена делает смелый и парадоксальный вывод, что Бог не-знает самого себя.
Бог сам
в себе самом совершенно не
знает, что Он не есть, но так же не
знает себя и как сущего.
Он не
знает, что Он есть нечто, ибо Он познает, что Он вовсе не принадлежит к той области, которая
в каком-либо смысле может быть познана и о которой можно высказать или помыслить, что она есть» [De div. nat., lib.
Он не
знает, что все, включающееся
в 10 категорий, существует
в Его природе, ибо последняя, очевидно, существует единственно своею исключительно возвышенною и неограниченною силою.