Неточные совпадения
Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его свете — такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19 века, и чем дальше,
тем становится острее [Ср. с мыслью В. И. Иванова, которую он впервые высказал 10 февраля 1911 г.
на торжественном заседании московского Религиозно-философского общества, посвященном памяти В. С.
При ответе
на этот вопрос в
тех многочисленных определениях религии, которые делаются в религиозно-философской литературе, в большинстве случаев делается попытка установить
те или иные черты (или задачи) истинной религиозности, иначе говоря, высказывается нормативное суждение о
том, чем должна или может быть религия в наиболее совершенной форме.
На гносеологическом языке миф и есть познавание
того, что является запредельной Ding an sich для разума, и кантовское учение о непознаваемой вещи в себе содержит поэтому некий
философский миф агностического содержания.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже
на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и
то еще соображение, что если религия есть низшая ступень
философского сознания,
то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Ибо если вообще философия, сколь бы ни казалась она критичной, в основе своей мифична или догматична,
то не может быть никаких оснований принципиально отклонять и определенную религиозно-догматическую философию, и все возражения основаны
на предрассудке о мнимой «чистоте» и «независимости» философии от предпосылок внефилософского характера, составляющих, однако, истинные
темы или мотивы
философских систем.
Свобода
философского творчества выражается и в
том, что возможны различные
философские системы
на одну и
ту же
тему, возможны (и фактически существуют) разные системы христианской философии, и это нисколько не подрывает ее принципиального значения.
Поэтому тенденция католического богословия, направленная к
тому, чтобы сделать томизм [Официальная доктрина католической церкви, основы которой разработал Фома (Thomas — отсюда «томизм») Аквинский.] как бы нормой
философского творчества, налагает
на католических философов бремя ненужного и вредного догматизма, неизбежно приводящего к лицемерию.
Итак, мы различаем: 1) внефилософское, религиозное мифотворчество; 2) догматику, представляющую внешнюю систематизацию догматов; 3) религиозную философию как
философское творчество
на религиозные
темы; 4) «общую» философию, которая представляет собой искание «естественного», языческого ума, но, конечно, все же оплодотворенное какой-либо интуицией; 5) канон философии, ее поэтику и технику, куда относятся разные отрасли «научной философии» (гносеология, логика, феноменология, наукоучение).
Напротив, нельзя сказать
то же самое о философии Плотина, в этом решительном пункте действительно отличающейся двойственностью и нерешительностью; благодаря этому она одинаково могла оказать бесспорное и глубокое влияние
на христианское богословие (в частности, и
на Ареопагита), а вместе с
тем явиться сильным оружием в
философском арсенале религиозного монизма.
Поэтому-то система неоплатонизма и могла оказать
философскую поддержку падавшему языческому политеизму: из сверхмирного и сверхбожественного Εν последовательно эманируют боги и мир, причем нижние его этажи уходят в
тьму небытия, тогда как верхние залиты ослепительным светом, — в небе же загорается система божественных лун, светящих, правда, не своим, а отраженным светом, однако утвержденных
на своде небесном.
В
том же грехе — распространения категории бытия
на Бога — следует признать повинным и Я. Беме, у которого не следует, конечно, ожидать при ном
философской отчетливости.
Вся неисходность противоположения единого и всего, заключенная в понятии всеединства, сохраняется до
тех пор, пока мы не берем во внимание, что бытие существует в ничто и сопряжено с небытием, относительно по самой своей природе, и идея абсолютного бытия принадлежит поэтому к числу
философских недоразумений, несмотря
на всю свою живучесть.
И философия софийна, лишь поскольку она дышит этим пафосом влюбленности, софийным эросом, открывающим умные очи, иначе говоря, поскольку она есть искусство: основной мотив
философской системы, ее
тема опознается интуицией, как умная красота, сама же система есть лишь попытка рассказать
на языке небожественном о вещах божественных.
Платон в «Тимее» ответил
на этот вопрос религиозным мифом о сотворении мира Демиургом и
тем самым молчаливо констатировал невозможность чисто
философского ответа.
Равным образом и высшие обобщения
философской мысли, которая не может задержаться
на пустом и абстрактном монизме, но ищет живой и слитной множественности, моноплюрализма, свидетельствует о
том же.
Неточные совпадения
Она знала тоже, что действительно его интересовали книги политические,
философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря
на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из
того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом всё читать.
Порою Самгин чувствовал, что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать себя и свое до конца. Всегда
тот или другой человек забегал вперед, формулировал настроение Самгина своими словами. Либеральный профессор писал
на страницах влиятельной газеты:
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только
тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем религиозным и
философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно
на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
— Совершенно верно, великолепно! — вскричал я в восхищении. В другое время мы бы тотчас же пустились в
философские размышления
на эту
тему,
на целый час, но вдруг меня как будто что-то укусило, и я весь покраснел. Мне представилось, что я, похвалами его бонмо, подлещаюсь к нему перед деньгами и что он непременно это подумает, когда я начну просить. Я нарочно упоминаю теперь об этом.
Они говорили и о
философских вопросах и даже о
том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь
на четвертый день, и как это понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого.