Неточные совпадения
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим существует
мир иной, трансцендентный, божественный, который становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Для него это свой
мир, и притом единственный
мир для
имманентного самосознания, как окачествованная связность бытия.
На это нельзя ответить одним умозрением (как обычно принято думать) или же опытом
имманентным, на это можно ответить лишь новым опытом, расширением и преобразованием опыта, предполагая, конечно, что наше космическое естество узнает особым, совершенно неопределимым и ни к чему не сводимым чувством область иного
мира, для него «сверхъестественную».
Весь оккультизм есть расширение
имманентного в сторону доселе трансцендентного, причем человек, преобразуя самого себя, и сам становится существом иного
мира, именно того, который он познает.
Впрочем, поскольку «духовное знание» есть действительно знание, т. е. методически совершающееся развертывание проблем, утончение наблюдений, обогащение, усовершенствование, упорядочение опыта, постольку оно еще относится к области знания,
имманентной этому
миру.
Таким образом, хотя
имманентное: «
мир» или «я», макрокосм и микрокосм, внутри себя также имеет ступени относительной трансцендентности, заданности, но еще не данности, — тем не менее оно противоположно трансцендентному, как таковому.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить новый термин, но, нам кажется, в этом нет никакой нужды, ибо в своем предварительном и формальном определении трансцендентное религии пока еще не отличается от трансцендентного философии: это больше логический жест, чем понятие (каковым, впрочем, и неизбежно будет всякое логическое понятие трансцендентного, т. е. того, что находится выше понятий).], не принадлежит
имманентному, — «
миру» и «я», хотя его касается.
Эту основную полярность религиозного сознания, напряженную противоположность трансцендентного и
имманентного, можно выражать в разных терминах: «Бог и
мир», «Бог и природа», «Бог и человек», «Бог и я» и под<обное>.
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он в снисхождении Своем становится бесконечно близок нам, есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое
имманентное в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью в мистической литературе из восточных церковных писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
Однако только опознанное в религиозном опыте Трансцендентное, сущее выше
мира, открывает глаза на трансцендентное в
мире, другими словами, лишь непосредственное чувство Бога дает видеть божественное в
мире, познавать
мир как откровение Божие, научает в
имманентном постигать трансцендентное, воспринимать
мир как Бога, становящегося и открывающегося.
Имя Божие — есть как бы пресечение двух
миров, трансцендентное в
имманентном, а потому «имяславие» [Течение в православии, которое возникло в среде афонских монахов в 1912–1913 гг.
Не надо притом смешивать с молитвой ее теософических суррогатов: «концентрации, медитации, интуиции», которые все-таки имеют дело не с Богом, но с
миром, погружают человека не в Трансцендентное, но в
имманентное, божественным хотят подменить Бога, — обман или самообман.
Однако все отдельные верования, относящиеся и к области
имманентного, здешнего
мира, проистекают из центрального содержания веры, являются его отдельными приложениями и разветвлениями; а главным, в сущности единственным предметом веры, остается одно: ЕСИ.
Знание принадлежит «
миру сему», оно ему имманентно, религия же основывается на поляризации сознания, напряженном чувстве противоположности трансцендентного И
имманентного, богосознания и миросознания.
Места для веры и откровения здесь не остается, н если и можно говорить об откровениях высших сфер в смысле «посвящения», то и это посвящение, расширяя область опыта, качественно ее не переступает, ибо и иерархии эти принадлежат тоже еще к «
миру», к области
имманентного.
Бог не есть трансцендентное, как многие себе представляют, он есть
имманентное, т. е. трансцендентное, ставшее содержанием разума (нем.).] в некоторой догматической определенности, то, очевидно, должен быть мост, оба
мира соединяющий; должны быть письмена, которыми начертываются божественные откровения, и язык, на котором они могут быть высказаны.
Итак, следует прежде всего признать, что и мифу присуща вся та объективность или кафоличность, какая свойственна вообще «откровению»: в нем, собственно, и выражается содержание откровения, или, другими словами, откровение трансцендентного, высшего
мира совершается непосредственно в мифе, он есть те письмена, которыми этот
мир начертывается в
имманентном сознании, его проекция в образах.
В мифе констатируется встреча
мира имманентного — человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и
мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в то же время становится
имманентным, а
имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Таинственный элемент в таинстве и заключается в этом жизненном общении с тем
миром, который остается для нас закрытым, причем здешний
мир ощущается тогда как вместилище того, другого
мира; короче, таинство есть переживание трансцендентного в
имманентном, сообщение «благодати» творению в определенных таинственных актах.
Как и она, магизм ограничивается областью
имманентного, он космичен и натурален, в нем нет никакой «благодати» в собственном смысле этого слова, помимо естественной, разлитой во всем
мире; и он человечен, поскольку он всецело опирается на мощь человека, на его силу и энергию.
Всякая напряженность
имманентного и трансцендентного, познающего и познаваемого, человека и божества, «снимается», преодолевается божественным монизмом, свободным от обособления
мира и человека: логика — это «Бог всяческая во всех».
Объект религии, Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее
миру и человеку, но, с другой, он открывается религиозному сознанию, его касается, внутрь его входит, становится его
имманентным содержанием.
Имманентный рассудок, который не знает никакого соприкосновения с
миром трансцендентным, вдруг становится трансцендентен для самого себя: оказывается, что в центре его имеется щель, через которую высыпается его содержание.
Единое у Плотина неизбежно получает двойственную характеристику: будучи первоосновой,
имманентной всякому бытию, оно в то же время остается выше всякого бытия, как трансцендентное
миру и простое Единое.
Ничто, — абсолютное, положительное НЕ, таков итог, к которому приводит путь отрицательного богословия у кардинала Николая Кузанского. Но кроме этого негативно-трансцендентного аспекта, его богословие имеет и аффирмативно-имманентный, и здесь-то, при диалектическом анализе основных понятий, при исследовании соотношения
мира и твари, и обнаруживается поразительная мощь и оригинальность этого мыслителя. Отдельные стороны этого учения настоятельно требуют монографического изучения.
В системе же Гегеля самораскрытие Божества совершается в логическом мышлении, причем в сущности своей это мышление есть и самомышление Божества, почему Божество является
имманентным миру-мышлению.
Так как происхождение
мира есть процесс,
имманентный Божеству, то, очевидно, грехопадение вносит драму и в само Божество, и следует заключить, что мировой процесс есть мистерия иррационально страдающего и искупающего себя же бога (хотя сам Эриугена такого заключения еще не делает).
Все следует для него только modo aeterno, т. е. чисто логическим способом,
имманентным движением: ибо это есть лишь фальсифицированный рационализм, если, напр., объясняют происхождение
мира свободным обнаружением абсолютного духа, который вообще хочет утверждать творение чрез действие (thätliche).
Идея творения
мира Богом поэтому не притязает объяснить возникновение
мира в смысле эмпирической причинности, она оставляет его в этом смысле необъясненным и непонятным; вот почему она совершенно не вмещается в научное мышление, основывающееся на
имманентной непрерывности опыта и универсальности причинной связи, она остается для него бесполезна и ему чужда, — есть в этом смысле заведомо ненаучная идея.
Божественные энергии, струящиеся в
мир, откровения Божества в твари, вносят тем самым различимость в само Божество, которое постольку уже перестает быть чистым НЕ для
мира, но, раскрывая внутрибожественную жизнь, делает ведомым то, что неведомо, вносит в
имманентное сознание то, что ему трансцендентно, так сказать, дробит и множит Божество, как единый солнечный луч дробится и множится в своих отражениях и преломлениях.
Основная трудность, которая встала при этом перед Платоном, состоит в антиномически двойственной природе, трансцендентно-имманентном характере
мира идей.
Интересно, что критика платоновского учения, данная Аристотелем в «Метафизике» (книги XIII и XIV и гл. 9-ая I книги), всецело основана на бессознательном или сознательном смешении двух аспектов
мира идей, проистекающих из их трансцендентно-имманентного характера.
То, что утверждает Мальбранш, совершенно бесспорно, однако применимо не прямо к Божеству, одновременно
миру трансцендентному и
имманентному, но к Его «образу и сиянию» в
мире, к божественной Софии: мы познаем вещи, все (πάν) не непосредственно в Боге, но в Софии.
Мало того, им же утверждается на высшей и предельной ступени та основная антиномия, которая лежит вообще в основе религиозного самосознания: неразрывное двуединство трансцендентного и
имманентного, премирность Абсолютного и откровение Бога в
мире.