Как будто от луча света, упавшего с высоты и свыше озарившего собою мир, загорается в
душе сознание мира божественного, а вместе и установляется грань между. горним и дольним, их разделяющая, но вместе и соединяющая.
Неточные совпадения
Душа давно привыкла с тупою, молчаливою болью в природе видеть лишь мертвую пустыню под покрывалом красоты, как под обманчивой маской; помимо собственного
сознания, она не мирилась с природой без Бога.
В
душе человеческой появляется
сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в человеке родится и чувство зла, вины, греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Чувство может прорываться, но само но себе всегда составляет музыку
души, лишь сопровождающую то или иное представление, воление, вообще данное содержание
сознания.
Само собою разумеется, то, что отлагается в
сознании в форме мифа, вступая в общее человеческое
сознание, затрагивает все способности
души, может становиться предметом мысли, научного изучения и художественного воспроизведения.
Религиозное
сознание естественно и неудержимо стремится к догмату, и разве искание догмата, «составление убеждений», «поиски миросозерцания», не составляют предмета постоянной тревоги и стремлений всякой живой
души, которая не может удовлетвориться духовной недоношенностью, аморфной неизреченностью чувства?
С одной стороны, познание есть нечто преднаходимое в
душе, что должно быть только пробуждено, выявлено, осознано, но, с другой, припоминанием предполагается возможность предварительного забвения и выпадения из
сознания и, следовательно, как бы новое нахождение.
Эта раздвоенность
сознания, это чувство, что я — не-я, есть самое достоверное внутреннее свидетельство правды платонизма, которая распространяется не только на
душу, но и на тело.
Пока искусство оставалось храмовым и само рассматривало себя лишь как средство для культа, его
душа была вполне успокоена этим
сознанием.
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще
сознание высшей своей природы и мучительно завистливое влечение к божественному миру — терзают
душу невыразимыми на человеческом языке страданиями.
Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине
души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
–…поднять их нравственность, пробудить в их
душах сознание долга… Вы меня понимаете? И вот к нам ежедневно приводят детей сотнями, тысячами, но между ними — ни одного порочного! Если спросишь родителей, не порочное ли дитя, — так можете представить — они даже оскорбляются! И вот приют открыт, освящен, все готово — и ни одного воспитанника, ни одной воспитанницы! Хоть премию предлагай за каждого доставленного порочного ребенка.
Неточные совпадения
В
душе его боролись желание забыть теперь о несчастном брате и
сознание того, что это будет дурно.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее
душе, это не мое дело, это дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при
сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его
душу, в
сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское
сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую
душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
— Полно, папаша, полно, сделай одолжение! — Аркадий ласково улыбнулся. «В чем извиняется!» — подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства, наполнило его
душу. — Перестань, пожалуйста, — повторил он еще раз, невольно наслаждаясь
сознанием собственной развитости и свободы.