Неточные совпадения
Не
то что уже обаяния, высшего руководительства, но даже простого признания их формального авторитета они в наших
глазах не имели. Но, как я говорю выше, в общем весь этот школьный режим не развращал нас и не задергивал настолько, чтобы мы делались, как недавно, забитыми гимназической «муштрой».
Надо было видеть выражение его лица, усмешку рта и
глаз и слышать его интонации, когда он рассказывает городничему о
том, как описывается торжество, где стоит знаменитая фраза — «штандарт скачет».
Мне как нижегородцу курьезно было найти в первой драматической актрисе — нашу „Сашеньку Стрелкову“, меньшую сестру „Ханеи“. Она росла за кулисами, вряд ли где-нибудь и чему-нибудь училась, кроме русской грамоты, и когда стала подрастать,
то ее выпускали в дивертисменте танцевать качучу, а мы, гимназистами, всегда подтрунивали над ее толстыми ногами, бесцеремонно называя их (за
глаза) „бревнами“.
Некоторых профессоров — например. Ивановского, Андреевского, Михайлова — я и в
глаза не видал и слышал очень мало о
том, как они экзаменуют, к чему надо больше и к чему меньше готовиться.
Это черта — во всяком случае — характерная для
тех, кто имел дело с обвиненными, которые в
глазах общественного мнения (а тут, кажется, и по суду) оставлены"в подозрении".
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа", в орган Чернышевского облегчен был
тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался в
глазах молодой публики писателем — обличителем всех темных сторон русской жизни.
Журнал наш одинаково отрицал всякую не
то что солидарность, но и поблажку тогдашним органам сословной или ханжеской реакции, вроде газеты"Весть"или писаний какого-нибудь Аскоченского. Единственно, что недоставало журналу, это — более горячей преданности тогдашнему социальному радикализму. И его ахиллесовой пятой в
глазах молодой публики было слишком свободное отношение к излишествам тогдашнего нигилизма и ко всяким увлечениям по части коммунизма.
Впоследствии, лет двадцать и больше спустя, я в одном интервью с ним какого-то журналиста узнал, что Г.Спенсер из-за слабости
глаз исключительно слушал чтение — и это продолжалось десятки лет. Какую же массу печатного матерьяла должен он был поглотить, чтобы построить свою философскую систему! Но этим исключительным чтением объяснил он
тому интервьюеру, что он читал только
то, что ему нужно для его работ. И оказалось в этой беседе, случившейся после смерти Ренана, что он ни одной строки Ренана не читал.
Да и в мировой юстиции, особенно в City (где судьи из альдерманов,
то есть из членов городской управы), бесплодность уголовных репрессий в мире воров и мошенников принимала на ваших
глазах гомерические размеры. Когда масса так испорчена нищетой и заброшенностью, наказания, налагаемые мировыми судьями, производят трагикомическое впечатление. Я довольно насмотрелся на сцены у альдерманов и у судей других частей Лондона, чтобы быть такого именно мнения.
Актер Фюрст, создатель театра в Пратере, был в
ту пору еще свежий мужчина, с простонародной внешностью бюргера из мужиков, кажется, с одним вставным фарфоровым
глазом, плотный, тяжелый, довольно однообразный, но владеющий душой своей публики и в диалоге, и в
том, как он пел куплеты и песенки в тирольском вкусе. В нем давал себя знать австрийский народный кряж, с
теми бытовыми штрихами, какие дает венская жизнь мелкого бюргерства, особенно в демократических кварталах города.
Долго жизнь не давала мне достаточно досугов, но в начале 80-х годов, по поводу приезда в Петербург первой драматической труппы и моего близкого знакомства с молодым польско-русским писателем графом Р-ским, я стал снова заниматься польским языком, брал даже уроки декламации у режиссера труппы и с
тех пор уже не переставал читать польских писателей; в разное время брал себе чтецов, когда мне, после потери одного
глаза, запрещали читать по вечерам.
Замечательной чертой писательского"я"Некрасова было и
то, что он решительно ни в чем не выказывал сознания
того, что он поэт"мести и печали", что целое поколение преклонялось перед ним, что он и тогда еще стоял впереди всех своих сверстников-поэтов и не утратил обаяния и на молодежь. Если б не знать всего этого предварительно,
то вы при знакомстве с ним, и в обществе, и с
глазу на
глаз, ни в чем бы не видали в нем никаких притязаний на особенный поэтический"ореол". Это также черта большого ума!
Но я уже рассказывал, как Суворин, занимаясь хроникой войны, стал заподозривать верность моих сообщений по поводу объяснения хозяина страсбурского Hotel de Paris, который отрицал
то, что я видел своими
глазами,
то есть следы гранат и бомб в
том самом коридоре, где я жил.
Всегда в хлопотах, но с неизменным самообладанием и немного прибауточным жаргоном, он олицетворял своей личностью для большой публики весь Клуб художников и вообще увеселительно-художественный Петербург. Есть портрет его работы Константина Маковского — как раз из
той эпохи. Он представлен в профиль, как он смотрит в отверстие кулисы, с своим моноклем в
глазу.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех
глаз и
того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Хлестаков (рисуется).А ваши
глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив
того, вы можете принесть удовольствие.
По всей по
той дороженьке // И по окольным тропочкам, // Докуда
глаз хватал, // Ползли, лежали, ехали. // Барахталися пьяные // И стоном стон стоял!
Вскочил детина, мутные // Протер
глаза, а Влас его //
Тем временем в скулу.
Ой ласточка! ой глупая! // Не вей гнезда под берегом, // Под берегом крутым! // Что день —
то прибавляется // Вода в реке: зальет она // Детенышей твоих. // Ой бедная молодушка! // Сноха в дому последняя, // Последняя раба! // Стерпи грозу великую, // Прими побои лишние, // А с
глазу неразумного // Младенца не спускай!..