Неточные совпадения
Тогда (то
есть в самом конце 1865 года)
в Женеве уже поселился А.И.Герцен, но
эмиграция (группировавшаяся около него) состояла больше из иностранцев. Молодая генерация русских изгнанников тогда еще не проживала
в Женеве, и ее счеты с Герценом относятся к позднейшей эпохе.
Национальная самовлюбленность французов достигла тогда"белого каления". Даже
эмиграция,
в лице"поэта-солнца" — Виктора Гюго, воспела величие Парижа.
В его статье (за которую ему заплатил десять тысяч франков издатель выставочного"Путеводителя") Париж назван
был ни больше ни меньше как"город-свет"–"ville-lumiere".
Я уже имел повод заметить, что тогда и для всех нас — чужестранцев режим Второй империи вызывал освободительное настроение.
Была эмиграция с такими именами, как
В.Гюго, Кине, Луи Блан, Ледрю-Роллен. И парламентская оппозиция, хотя и маленькая числом, все-таки поддерживала надежды демократов и республиканцев. Пресса заметно оживлялась. Прежних тисков уже не
было, хотя и продолжала держаться система «предостережений».
Зато французов
было тогда не один десяток — и во главе их
эмиграции стояли такие имена, как бывший министр при Февральской республике и знаменитый трибун Ледрю-Роллен и не менее его известный Луи БланЛедрю (какего кратко называли французы) жил
в самом Лондоне, а Луи Блан
в приморском городе Брайтоне.
Эти конгрессы начались только с предыдущего года. Первый
был в Женеве. На него я не попал. Они служили тогда как бы отдушинами от наполеоновского режима и сборным пунктом для представителей европейской
эмиграции,
в том числе и русской.
Из всей молодой
эмиграции, попавшей на конгресс, никто не выделялся. Это
были или адъютанты Бакунина, поляки и русские, или же отдельные личности, попавшие сюда случайно или
в качестве корреспондентов.
Был и женский пол с порываниями к радикализму или смутному еще тогда"пролетарскому"credo.
Кажется, этой группой и ограничивалась тогда русская молодая
эмиграция, какую можно
было встретить
в Латинском квартале.
В Петербурге
было бы то же, если еще не хуже, потому что его счеты с нашей
эмиграцией были еще слишком свежи.
В нашей
эмиграции более чем за полвека не
было другого примера той нежной и глубокой дружбы, какая соединяла таких двух приятелей, как Герцен и Николай Огарев.
Да, такой дружбы не
было в русской
эмиграции, да и во всей писательской среде.
Владимир Иванович попал
в эмиграцию из-за горячего сочувствия польскому восстанию. Это послужило толчком дальнейшим его житейским мытарствам.
В России он не сделался вожаком ни одной из тогдашних подпольных конспирации. Его платформа
была сначала чисто политическая; а о марксизме тогда еще и разговоров не
было среди нашей молодежи.
К Бакунину он относился с полной симпатией,
быть может, больше, чем к другим светилам
эмиграции той эпохи, не исключая и тогдашних западных знаменитостей политического мира:
В.Гюго, Кине, немецких эмигрантов — вроде, например, обоих братьев Фохт.
Вторую половину 60-х годов я провел всего больше
в Париже, и там
в Латинском квартале я и ознакомился с тогдашней очень немногочисленной русской
эмиграцией. Она сводилась к кучке молодежи, не больше дюжины, — все «беженцы», имевшие счеты с полицией.
Был тут и офицер, побывавший
в польских повстанцах, и просто беглые студенты за разные истории;
были, кажется, два-три индивида, скрывшиеся из-за дел совсем не политических.
Эта парижская
эмиграция была только первая ласточка того наплыва русских нелегальных, какие наводнили Латинский квартал
в Третью республику,
в особенности с конца 80-х годов, а потом — после взрыва нашего революционного движения 1905 года.
Лондон
в истории русской
эмиграции сыграл, как известно, исключительную роль. Там
был водружен первый по времени «вольный станок», там раздавался могучий голос Герцена; туда
в течение нескольких лет совершалось и тайное и явное паломничество русских — не одних врагов царизма, а и простых обывателей: чиновников, литераторов, помещиков, военных, более образованных купцов.
Он сравнительно скоро добился такой известности и такого значительного заработка как писатель на английском языке, что ему не
было никакой выгоды перебираться куда-нибудь на материк —
в Италию или Швейцарию, где тем временем самый первый номер русской
эмиграции успел отправиться к праотцам: Михаил Бакунин умер там
в конце русского июня 1876 года.
В некотором смысле можно
было бы отнести к
эмиграции и таких двух русских, как покойные М.М.Ковалевский и Г.Н.Вырубов.
Неточные совпадения
Быть «левым»
в отношении к господствующему общественному мнению
эмиграции есть элементарное приличие, так безобразно это господствующее мнение.
Мне мучительно
было видеть людей раньше преследуемых, живших на нелегальном положении или
в эмиграции,
в новой роли людей у власти.
Только по переезде
в Париж у меня началось общение с более широкими кругами
эмиграции, но, главным образом, с левыми, которые
были для меня более выносимы.
Киев
был одним из главных центров социал-демократического движения того времени, там
была подпольная типография, издавалась революционная литература,
были сношения с
эмиграцией, с группой Плеханова, Аксельрода и
В. Засулич.
Культурный ренессанс
был сорван, и его творцы отодвинуты от переднего плана истории, частью принуждены
были уйти
в эмиграцию.