Неточные совпадения
Философия, да и всякое познание, была
функцией жизни, а жизнь была органически религиозна.
Только сакраментальная философия может быть органической
функцией жизни, полицейские философия есть механически отсеченная, отвлеченно мертвая часть.
После всех испытаний, всех странствований по пустыням отвлеченного мышления и рационального опыта, после тяжкой полицейской службы должна возвратиться философия в храм, к священной своей
функции, и обрести там утерянный реализм, вновь получать там посвящение в тайны жизни.
Философия может быть лишь органической
функцией религиозной жизни.
Само познание есть лишь
функция религиозной жизни.
Философия должна быть органической
функцией религиозной жизни, а не прислужницей теологии — это разница огромная.
Господство и верховенство гносеологии, признание за ней высшей
функции контроля, ожидание от нее обоснования и оправдания одного, осуждения и отвержения другого — все это уже есть рационализм и интеллектуализм, против которого и поднимается знамя восстания.
Роль гносеологии в последних плодах новейшей философии свелась к
функциям лакейским и полицейским.
В то же время роль гносеологии можно сравнить с
функцией полицейской.
Как мы увидим ниже, вера есть
функция воли, но вера как субъективное и произвольное психологическое состояние, зависящее от ограничения знания и от настроений, есть или эстетическая забава, или моральное малодушие.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть
функция жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того же разума и той же бесконечной жизни в бытии, что и в познающем.
Способ лечения может быть лишь один: отказ от притязаний отвлеченной философии, возврат к мистическому реализму, т. е. к истокам бытия, к живому питанию, к познанию как
функции целостного процесса жизни.
Все ограничения нашего мышления — лишь болезненные
функции мирового организма.
Знание само есть бытие, живая
функция бытия, ценность развития бытия.
Знание есть акт самосознания и самопознания универсального бытия, к которому и мы приобщаемся, —
функция универсального развития.
Прагматизм порывает с отвлеченным познанием, пытается восстановить связь познания с жизнью, вновь превратить познание в
функцию жизни — он знаменует собою кризис рационалистической философии.
Нельзя нормально познавать без этики познания не потому, что логика и гносеология имеют исключительно дело с нормами долженствования, а потому, что познание есть
функция жизни и предполагает здоровую жизнь познающего.
Отвлеченные философы считают доказанным и показанным, ясным и самоочевидным, что философии следует начинать с субъекта, с мышления, с чего-то безжизненно формального и пустого; но почему бы не начать философствовать с кровообращения, с живого, с предшествующего всякой рациональной рефлексии, всякому рациональному рассечению, с органического мышления, с мышления как
функции жизни, с мышления, соединенного с своими бытийственными корнями, с непосредственных, первичных данных нерационализированного сознания?
Новая философия может быть лишь воссоединением мышления с живыми корнями бытия, лишь превращением мышления в
функцию живого целого.
Но, быть может, под этим скрывается другая проблема, более жизненная и гораздо более изначальная, предшествующая самой абстракции «субъекта»: проблема отношения бытия к бытию, одной
функции жизни к досугам
функциям мировой жизни.
Знание есть
функция мировой жизни, и философия органическая не должна выделять знание и ставить его настолько до этой мировой жизни, что ее считать как бы результатом знания.
Вначале философия брала прежде бытие, потом мышление, в дальнейшем своем развитии стала брать прежде мышление, потом бытие, теперь философия вновь возвращается к тому состоянию, когда она сознательно уже, изведав все соблазны рационализма, скептицизма, критицизма, будет брать прежде бытие, потом мышление, увидит в мышлении
функцию бытия.
То, что я говорю, вовсе не есть возвращение к психологическому направлению в теории познания, которое всегда рассматривает мышление как
функцию жизни индивидуальной души.
Наоборот, мы исходим из бытия универсального, видим в мышлении
функцию мирового духа, сверхиндивидуального разума.
В каком же отношении стоит этот процесс познания к тому органическому Разуму, в котором всякое познание есть только одна
функция?
Логос не есть отвлеченное рациональное начало, Логос — органичен, в нем процесс познания есть
функция живого целого, в нем мышление есть само бытие.
Философия должна сознательно преодолеть рационализм, отказаться от самодовольства и по-новому сделаться
функцией религиозной жизни; мышление должно стать органической
функцией жизни, субъект — воссоединиться с своими бытийственными корнями.
Власть несет священную
функцию, когда она есть служение, но власть неблагодарна, не новозаветна.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его
функция остается в силе, пока грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Неточные совпадения
Материю на костюмчик приобрели хорошую, а сшить костюм — не умеете и вообще, говорит, вы — одноклеточный организм, без
функции».
Возражаю: «Нет организма без
функции!» Не уступает: «Есть, и это — вы!» Насмешил он меня, но — я задумался, а потом серьезно взялся за Маркса и понял, что его философия истории совершенно устраняет все буржуазные социологии и прочие хитросплетения.
— Какие-то одноклеточные организмы без
функции, — произнес Дмитрий и добродушно засмеялся.
«Это и есть — моя
функция? — спросил он себя. — По Ламарку —
функция создает орган. Органом какой
функции является человек, если от него отнять инстинкт пола? Толстой прав, ненавидя разум».
Не полюбила она его страстью, — то есть физически: это зависит не от сознания, не от воли, а от какого-то нерва (должно быть, самого глупого, думал Райский, отправляющего какую-то низкую
функцию, между прочим влюблять), и не как друга только любила она его, хотя и называла другом, но никаких последствий от дружбы его для себя не ждала, отвергая, по своей теории, всякую корыстную дружбу, а полюбила только как «человека» и так выразила Райскому свое влечение к Тушину и в первом свидании с ним, то есть как к «человеку» вообще.