Неточные совпадения
Материализм
был Немезидой гегельянства, Божьей карой за
грех идолосотворения и идолопоклонения.
Но рационализм тогда лишь
будет побежден, когда он
будет осознан как
грех нашей умопостигаемой воли.
Роковым заблуждением
было бы думать, что кризис современной философии и
грех современной гносеологии могут
быть преодолены новой философией и гносеологией.
В рационалистической логике
есть болезненная ограниченность — последствие
греха, в Логосе — беспредельность здоровья.
Их противоположение
есть лишь болезнь, лишь
грех людей.
Рационалистический разрыв до тех пор
будет в силе, пока не вырван
будет корень
греха.
Вина, совершенный
грех, и
есть онтологическая основа ограничивающих категорий нашего разума, источник дефектов познания.
Грехи познания могут
быть объяснены лишь из
грехов самого бытия.
Бытие греховно, все мы участвуем в
грехе, и потому мы не можем отождествиться со всем миром и всякое другое «я» не может
быть и моим «я».
А что если наука изучает лишь болезненное состояние мира, если в ее ведении лишь природный порядок, который
есть результат
греха и мирового недуга, если наука только патология?
Так и наука: ее сфера
есть помещение больницы, мира, заболевшего от
греха и подпавшего закону тления, подчинившегося закону необходимости.
Человек должен стать внутренне свободным, достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать
быть рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознать свой
грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.
Тайна этой женственности и
есть тайна
греха; она связана с свободой.
Весь природный порядок, пространственный, временный, материальный, закономерный, который явился результатом
греха, соблазненности наущениями духа зла,
есть наполовину подделка бытия, ложь и призрак, так как в нем царит смерть, рабство и страдание.
Свобода
греха, поистине,
есть величайшая тайна, рационально непостижимая, но близкая каждому существу, каждым глубоко испытанная и пережитая.
Свобода творения в начале мировой истории
была сознана формально и потерялась в
грехе; в конце мировой истории она должна
быть сознана материально и обретена в совершившемся искуплении.
Но человек, занимающий иерархически высшее и центральное положение, призванный
быть добрым царем природы, заразил всю природу, все иерархически низшие существа
грехом и отступничеством и стал рабом той низшей природы, перед которой так страшно виновен и которую должен оживить.
Для религиозного сознания ясно, что должна
быть создана космическая возможность спасения; человечество должно оплодотвориться божественной благодатью: в мире должен совершиться божественный акт искупления, победы над
грехом, источником рабства, победы, по силе своей равной размерам содеянного преступления.
Без Сына Божьего человечество не только не могло бы искупить
греха и спастись, но его и не
было бы, оно не сотворилось бы.
В язычестве
было ощущение первоначальной святости плоти и плотской жизни,
был здоровый религиозный материализм, реалистическое чувство земли, но язычество
было бессильно перед тлением плоти всего мира, не могло так преобразить плоть, чтоб она стала вечной и совершенной, не могло вырвать из плоти
грех и зло.
Жертва, принесенная человеком, его кровь и страдания, не может искупить
греха, не спасает, так как не соответствует всей безмерности содеянного преступления и не
есть еще действие совместное с Богом, не
есть еще богодейство.
Это
было бы то же, как если бы Бог создал творение неспособным к
греху, насильственно совершенным и потому лишенным свободы.
Идеализация смерти
есть соблазн и
грех.
На монгольском Востоке
есть страшная стихия безличности, как кара за
грехи, грозящая европейской цивилизации, изменяющей христианскому откровению о личности.
Страдание, которым полон мир,
есть уже последствие до мира содеянного зла, результат
греха.
Страдание людей
есть знак того, что
было совершено преступление, и освобождение от страдания может
быть лишь результатом искупления
греха, творческой победы над злом.
Новое религиозное откровение должно перевести мир в ту космическую эпоху, которая
будет не только искуплением
греха, но и положительным раскрытием тайны творения, утверждением положительного бытия, творчеством, не только отрицанием ветхого мира, а уже утверждением мира нового.
Есть круговая соборная ответственность всех людей за всех, каждого за весь мир, все люди — братья по несчастью, все люди участвовали в первородном
грехе, и каждый может спастись лишь вместе с миром.
То, что переживается нами как рабье принуждение в церкви, то
есть лишь наша слабость, наша религиозная незрелость или человеческий
грех иерархии и быта, слишком о себе возомнившего.
Гонения на свободу совести никогда не
были церковными, то
был грех человеческий.
Это
будет преодолением и отменой всякой необходимости, всякого закона, связанного с
грехом, всякой государственности, т. е. окончательным откровением Божьего творения.
Языческое государство не может и не должно
быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в силе, пока
грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно
быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Искупление
греха и спасение от зла не
есть простой возврат к райскому, первобытному состоянию, это — творчество нового Космоса.
Но в разделении этом
есть и человеческий
грех, и потому воля человеческая должна
быть направлена к воссоединению и восполнению.
Неточные совпадения
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин
грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
«
Грехи,
грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. // То
был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой
грех — недоглядел!..»
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь —
грехи помещика, //
Грех Якова несчастного, //
Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба нового // Не
будет на Руси!
— Ну то-то! речь особая. //
Грех промолчать про дедушку. // Счастливец тоже
был…