Неточные совпадения
Можно установить неисчислимое количество тезисов и антитезисов о русском национальном характере, вскрыть много противоречий
в русской
душе.
Достоевский, по которому можно изучать
душу России,
в своей потрясающей легенде о Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконечной свободы во Христе, какой никто еще
в мире не решался утверждать.
Русская
душа сгорает
в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни.
Есть мятежность, непокорность
в русской
душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным.
И здесь, как и везде,
в вопросе о свободе и рабстве
души России, о ее странничестве и ее неподвижности, мы сталкиваемся с тайной соотношения мужественного и женственного.
Давно уже германизм проникал
в недра России, незаметно германизировал русскую государственность и русскую культуру, управлял телом и
душой России.
Есть тайна особенной судьбы
в том, что Россия с ее аскетической
душой должна быть великой и могущественной.
Но антиномия русского бытия должна быть перенесена внутрь русской
души, которая станет мужественно-жертвенной,
в себе самой изживающей таинственную свою судьбу.
В ослепительной жизни слов он дает сырье своей
души, без всякого выбора, без всякой обработки.
«Ему было любо государство
в самих казнях, — ибо, казня, государство видело
в нем
душу и человека, а не игрушку, с которой позабавиться.
Ни Маркс, ни Бюхнер никогда не сидели глубоко
в русской
душе, они заполняли лишь поверхностное сознание.
Великая беда русской
души в том же,
в чем беда и самого Розанова, —
в женственной пассивности, переходящей
в «бабье»,
в недостатке мужественности,
в склонности к браку с чужим и чуждым мужем.
И думается, что для великой миссии русского народа
в мире останется существенной та великая христианская истина, что
душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры…
Душа русской интеллигенции отвращается от него и не хочет видеть даже доли правды, заключенной
в нем.
В первом номере журнала «Летопись» напечатана очень характерная статья М. Горького «Две
души», которая, по-видимому, определяет направление нового журнала.
Поистине
в русской
душе есть «азиатские наслоения», и они очень всегда чувствуются
в радикальном западничестве горьковского типа.
Только темная еще азиатская
душа, не ощутившая
в своей крови и
в своем духе прививок старой европейской культуры, может обоготворять дух европейской культуры, как совершенный, единый и единственный.
Русская
душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется
в этой необъятности.
И
в собственной
душе чувствует он необъятность, с которой трудно ему справиться.
В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве
души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры.
Ширь русской земли и ширь русской
души давили русскую энергию, открывая возможность движения
в сторону экстенсивности.
Для русской религиозной
души святится не столько человек, сколько сама русская земля, которую «
в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».
Душа русского народа никогда не поклонялась золотому тельцу и, верю, никогда ему не поклонится
в последней глубине своей.
Но русская
душа склонна опускаться
в низшие состояния, там распускать себя, допускать бесчестность и грязь.
Русский человек может быть отчаянным мошенником и преступником, но
в глубине
души он благоговеет перед святостью и ищет спасения у святых, у их посредничества.
Ярко выразилась эта складка русской
души в толстовстве.
Душа Франции средневековья и Франции XX века — одна и та же национальная
душа, хотя
в истории изменилось все до неузнаваемости.
Национализм, дошедший
в своих притязаниях до отрицания других национальных
душ и тел, до невозможности всякого положительного общения с ними, есть эгоистическое самоутверждение, ограниченная замкнутость.
В самых причудливых и разнообразных формах русская
душа выражает свою заветную идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении новой жизни для всего человечества.
Я верю, что бессознательно славянская идея живет
в недрах
души русского народа, она существует, как инстинкт, все еще темный и не нашедший себе настоящего выражения.
Славянофилы что-то почуяли
в русской национальной
душе, по-своему выразили впервые это русское самочувствие, и
в этом их огромная заслуга.
А все своеобразие польской культуры определялось тем, что
в ней католичество преломлялось
в славянской
душе.
От такого единения разных
душ в славянстве славянский мир только обогатится.
Ибо для
души убийственней сидеть по колени
в мещанской жизни, чем по колени
в воде сидеть
в окопах.
Мещанская жизнь
в Париже стала столь душной, столь убийственной для
души, что только великие катастрофы и великие испытания могут очистить и освободить человека от мещанства.
Но оставить человека
в этой вере
в непоколебимую прочность мещанского царства значило бы допустить гибель человека, смерть его
души.
В сфере же внутренно-духовной русской
душе все еще мешает подойти к
душе польской чувство чуждости и враждебности, вызываемое латинско-католической прививкой к славянской
душе, создавшей польский национальный лик.
Для погруженной
в себя русской
души, получившей сильную православную прививку, многое не только чуждо и непонятно
в поляке, но неприятно, отталкивает и вызывает вражду.
В типической русской
душе есть много простоты, прямоты и бесхитренности, ей чужда всякая аффектация, всякий взвинченный пафос, всякий аристократический гонор, всякий жест.
В русском человеке так мало подтянутости, организованности
души, закала личности, он не вытягивается вверх,
в складе
души его нет ничего готического.
В самых высших своих проявлениях русская
душа — странническая, ищущая града не здешнего и ждущая его сошествия с неба.
Польская
душа — аристократична и индивидуалистична до болезненности,
в ней так сильно не только чувство чести, связанное с рыцарской культурой, неведомой России, но и дурной гонор.
Это наиболее утонченная и изящная
в славянстве
душа, упоенная своей страдальческой судьбой, патетическая до аффектации.
В складе польской
души русских всегда поражает условная элегантность и сладость, недостаток простоты и прямоты и отталкивает чувство превосходства и презрения, от которых не свободны поляки.
В польской
душе есть переживание Христова пути, страстей Христовых, Голгофской жертвы.
Отсюда рождается
в польской
душе пафос страдания и жертвы.
Все по-иному
в русской
душе.
В русской
душе есть настоящее смирение, но мало жертвенности.
В польской
душе чувствуется судорожное противление личности, способность к жертве и неспособность к смирению.
В польской
душе есть всегда отравленность страстями.
Неточные совпадения
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и
души нет и язык как
в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты
души предложил.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни
душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право,
в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Колода есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните:
в чем
душа!