Неточные совпадения
Высшее самосознание человека необъяснимо из природного
мира и
остается тайной для этого
мира.
И падший человек
остается микрокосмом и заключает в себе все ступени и все силы
мира.
В церковной метафизике
остается совершенно невыясненным как появление человеческой души во времени в акте физического рождения без всякого предсуществования, так и судьба души от момента физической смерти до конца
мира, до всеобщего воскресения.
Оставался закрытым другой тезис антиномии: творение
мира есть внутренний процесс расщепления и развития в Божественном бытии.
Космогония христианства
осталась библейской космогонией семидневного творения
мира Богом Отцом.
Христианская космология и космогония поистине
остались ветхозаветными, они видят
мир и его творчество лишь в аспекте Бога Отца.
Без Христа-Освободителя
мир навеки веков
остался бы заколдованным в необходимости и детерминизм навеки был бы прав.
Евангельская заповедь не любить «
мира» и победить «
мир»
остается в силе навеки и никогда не может быть отменена.
И все же
мир христианский
остается вне положительного откровения нового пола.
Семья
остается оправданной на буржуазной поверхности
мира.
Семья, прежде всего, есть буржуазность «
мира сего», в ней глубины пола
остаются неосознанными.
Путем метода сосредоточивания человек делается обладателем мировой силы (Праны) и может управлять
миром, но он перестает существовать как самость,
остается лишь мировая божественная сила.
Остается вопросом, признает ли господствующее теософическое и оккультическое сознание первочеловека Адама, происшедшего из Бога, а не из эволюции
мира, или считает человека лишь сложным результатом мировой эволюции.
Если бы в мире господствовало исключительно женственное начало, то истории не было бы,
мир остался бы в «частном» состоянии, в «семейном» кругу.
Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем
мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в
мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный
мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что и любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он
остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее
мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в
мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это
осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Татьяна с ключницей простилась // За воротами. Через день // Уж утром рано вновь явилась // Она в оставленную сень, // И в молчаливом кабинете, // Забыв на время всё на свете, //
Осталась наконец одна, // И долго плакала она. // Потом за книги принялася. // Сперва ей было не до них, // Но показался выбор их // Ей странен. Чтенью предалася // Татьяна жадною душой; // И ей открылся
мир иной.