Неточные совпадения
У меня и в
советский период висел ее большой портрет масляными красками в монашеском облачении с очень строгим лицом.
Я почти никогда не плачу, но плакал, когда скончался Томка, уже глубоким стариком, и когда расставался с Шулькой при моей высылке из
советской России.
В разгар коммунистической революции мне однажды сказал бывший социалист-революционер, склонный к оппортунистическому приспособлению к
советской власти: «По натуре вы революционер, я же совсем не революционер».
По личному опыту должен сказать, что тюрьма в старом режиме была более патриархальным и мягким учреждением, чем усовершенствованная тюрьма в
советском режиме.
В режиме
советском, революционном, стража тюрьмы видела в заключенных «врагов народа» и революции, и управление тюрьмы было отнюдь не патриархальным, оно отражало диктатуру и террор.
Так было и когда я был арестован в
советский период.
Но из моих товарищей по ссылке ставший впоследствии большевиком А., недавно еще бывший
советским консулом в Париже, производил впечатление очень добродушное.
Иногда я вел переговоры от Союза освобождения с социал-демократами, например, с X., тогда меньшевиком, а впоследствии
советским сановником, народным комиссаром и послом, с Мартовым, а также с представителями еврейского Бунда.
В
советский период я совсем с ним разошелся.
В России самодержавно-монархической легче было быть странником, чем в России
советской, одержимой стремлением к тоталитарной организации жизни.
Но у меня было одно светлое впечатление от Православной церкви перед самой моей высылкой из
советской России.
Как это ни странно, но я себя внутренне лучше почувствовал в
советский период, после октябрьского переворота, чем в лето и осень 17 года.
В течение пяти лет я прожил в
советском коммунистическом строе, и все эти пять лет я отличался моральной непримиримостью.
Я видел эти перевоплощения и в революционерах, занявших видное положение в
советской власти.
Этого человека, которого хорошо знали Лидия и Женя, и в прежнее время Лидия даже очень помогла ему бежать из Сибири, совершенно нельзя было узнать в
советский период.
Он сделал
советскую карьеру, был
советским послом в очень важном месте, был народным комиссаром.
Я вспоминаю о годах жизни в
советской России как о времени большой духовной напряженности.
Годы, проведенные в
советской России, в стихии коммунистической революции, давали мне чувство наибольшей остроты и напряженности жизни, наибольших контрастов.
Хотя я относился довольно непримиримо к
советской власти и не хотел с ней иметь никакого дела, но я имел охранные грамоты, охранявшие нашу квартиру и мою библиотеку.
Советский строй в то время не был еще вполне выработанным и организованным, его нельзя было еще назвать тоталитарным и в нем было много противоречий.
В течение всех пяти лет моей жизни в России
советской у нас в доме в Малом Власьевском переулке собирались по вторникам (не помню точно), читались доклады, происходили собеседования.
Одно время я читал лекции в характерном для того времени
советском учреждении, — Государственном институте слова.
Атмосфера была напряженная, как и вообще в революционной
советской России того времени.
У многочисленных слушателей
советской России того времени я находил более напряженный интерес к вопросам философским и вопросам религиозным, чем впоследствии у молодежи русской эмиграции.
Публичные доклады мы устраивали в помещении Высших женских курсов, лекции же и семинары в разных местах, обыкновенно в каких-нибудь
советских учреждениях, в управлении которых были знакомые.
По этому случаю в «Правде» было написано, что в
советском учреждении читаются лекции на религиозно-духовные темы, и что это не может быть терпимо.
Все это кончилось ничем, но, вероятно, было причислено к фактам, которые послужили поводом к моей высылке из
советской России.
В мое время еще недалеко зашел конструктивный коммунистический период, еще была революционная стихия и тоталитаризм
советского государства еще не окончательно захватил всю жизнь, он распространялся главным образом на политическую и экономическую сферы.
Не могу сказать, чтобы я подвергался особенным гонениям со стороны
советской власти.
Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из
советской России за границу.
Дало высылаемым персональные визы на въезд в Германию, но отказалось дать
советской власти коллективную визу для высылаемых.
Это было одно из моих последних впечатлений от
советской России и не радостных.
Потом отношение к религии изменилось в
советской России.
Интересно, что, когда меня высылали из
советской России, мне сказал любопытную фразу мягкий и сравнительно культурный коммунист К. Он был председателем Академии художественных наук, членом которой я был. «В Кремле надеются, что, попав в Западную Европу, вы поймете, на чьей стороне правда».
Когда мы переехали по морю
советскую границу, то было такое чувство, что мы в безопасности, до этой границы никто не был уверен, что его не вернут обратно.
Я высказывал мысль (в 22 году), что западные государства должны формально признать
советскую власть, что таким образом прекратится изоляция
советской России и она будет внедрена в мировую жизнь, что может смягчить самые дурные стороны большевизма.
Интересно отметить, что тогда, в Берлине, еще не чувствовалось абсолютного разрыва между русским зарубежьем и
советской Россией.
Были возможны литературные собрания, на которых присутствовали писатели эмигрантские и писатели
советские.
Вот опять то, что мне приходится переживать, очень начинает напоминать первые годы
советской России.
Я всегда, еще со времени моей высылки из России в 1922 году, имел международную ориентацию
советскую и всякую интервенцию считал преступной.
Его симпатии к
советской России и к русскому коммунизму совсем не означали симпатий к материализму.
Теперь началось обратное приспособление, приспособление к почти неизвестному и плохо понятному коммунизму, к
советскому посольству.
У меня всегда была
советская ориентация, несмотря на то, что я всегда критиковал и продолжаю критиковать коммунистическую идеологию и проповедую свободу.
Ничего существенно нового не произошло в моем отношении к
советской России.
Советскую власть я считал единственной русской национальной властью, никакой другой нет, и только она представляет Россию в международных отношениях.
Во мне вызывает сильное противление то, что для русской эмиграции главный вопрос есть вопрос об отношении к
советской власти.
Между тем как я считаю главным вопросом вопрос об отношении к русскому народу, к
советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе русского народа.
Это не значит согласовать свою мысль и свое поведение с директивами
советского посольства, думать и писать с постоянной оглядкой на него.
Когда Союз — сначала русских, а потом
советских — патриотов заявил о безоговорочном принятии
советской власти и режима в
советской России, то это меня возмутило.
У нас в доме начали часто бывать молодые (относительно молодые) писатели, которых раньше не бывало, бывшие младороссы, принявшие
советскую ориентацию.