Неточные совпадения
Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество проблеме
времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouvé: «J’avais trop expérimenté l’impossibilité d’atteindre dans la réalité ce qui était au fond moi-même» [«Я никогда
не достигал в реальности того, что было в глубине меня» (фр.).].
После этого тоже некоторое
время ничего
не припоминаю.
Моя тетя что-то вязала для императрицы Марии Федоровны, c которой была близка, и в то же
время презирала русских монархистов и даже главных деятелей
не пускала к себе в дом.
Я с уважением относился к военным во
время войны, но
не любил их во
время мира.
Я с необычайной остротой переживал события, которые во
времени еще
не произошли, особенно события тяжелые.
Мне хотелось, чтобы
времени больше
не было,
не было будущего, а была лишь вечность.
Характерно, что во
время моего духовного пробуждения в меня запала
не Библия, а философия Шопенгауера.
Я почти никогда
не скучал, мне всегда
не хватало
времени для дела моей жизни, для исполнения моего призвания.
У меня
не было пустого
времени.
Этот разрыв принял у меня такие формы, что я одно
время предпочитал поддерживать отношения с евреями, по крайней мере, была гарантия, что они
не дворяне и
не родственники.
В то же
время внешних побед я
не искал.
Элементы рабства всегда были сильны в семье, и они
не исчезли и до настоящего
времени.
Я, в сущности,
не отрицаю открывшегося мне в прошлом,
не отрекаюсь от него, а — или на
время отодвигаю из поля моего сознания, или вижу в новом для меня свете.
Одно
время я делал усилия признать какие-то священные традиции, но мне это никогда
не удавалось и вызывало отвращение.
В это
время Ленин был в ссылке в Сибири и
не мог играть руководящей роли, которую играл потом.
Во
время моей ссылки Ленин еще
не произвел подбора того объединенного твердокаменной идеологией и железной дисциплиной меньшинства, которое должно было подготовить диктатуру.
На «освобожденческих» банкетах, которыми в то
время полна была Россия, я себя чувствовал плохо,
не на своем месте и, несмотря на свой активный темперамент, был сравнительно пассивен.
Но это лишь до того
времени, пока я
не встречался с насильниками и
не задевалась моя тема о свободе, о личном достоинстве, о правах творчества.
Он должен был прежде всего выразить кризис миросозерцания интеллигенции, духовные искания того
времени, идеализм, движение к христианству, новое религиозное сознание и соединить это с новыми течениями в литературе, которые
не находили себе места в старых журналах, и с политикой левого крыла Союза освобождения, с участием более свободных социалистов.
Какой-нибудь запоздалый рационалист и позитивист
не мог рассчитывать в то
время на успех в любви.
Но уровень его знаний по истории религии
не был особенно высок, как и вообще у людей того
времени, которые мало считались с достижениями науки в этой области.
Творческие идеи начала XX века, которые связаны были с самыми даровитыми людьми того
времени,
не увлекали
не только народные массы, но и более широкий круг интеллигенции.
Но, как я говорил уже, никогда
не сливался вполне с этим движением моего
времени, повторяю, многое мне было чуждо.
То было
время очень большой свободы творчества, но искали
не столько свободы, сколько связанности творчества.
И тем
не менее я был противником «мистического анархизма» петербургской литературной среды того
времени.
Мне многое
не нравилось в этом модном на короткое
время течении.
«Мистический анархизм», существовавший короткое
время, нисколько
не приближал к социальному движению того
времени.
Я
не вижу ничего хорошего в том «дионисическом» вечере, вижу что-то противное, как и во многих явлениях того
времени.
Но в это
время я уже
не был уверен, что останусь в Петербурге.
Читал я также в это
время святоотеческую литературу, но большой любовью к ней
не проникся.
В это
время был открыт Н. Федоров, которого раньше совсем
не знали.
Я никогда
не мог вполне войти ни в какую точку
времени и пространства, ни в какое мгновение и ни в какое место.
Я
не очень люблю это слово, оно ставит истину в слишком большую зависимость от
времени.
Существует вечная истина христианства, и она
не зависит от
времени, но христианство в своей исторической, то есть относительной, форме приходило к концу.
Но у большей части людей, увлеченных в то
время оккультизмом, я никаких оккультных дарований
не замечал.
А. Белый, который в то
время почти совсем
не знал немецкого языка, тоже подвергся гипнотическому воздействию.
Прозрения Любека поразительны, потому что в это
время политическое положение Европы
не давало оснований ждать войны.
В это
время мир уже приближался к страшной мировой войне, которая открывает эру катастроф, несчастий и страданий, которым
не видно конца.
Повторяю, что под творчеством я все
время понимаю
не создание культурных продуктов, а потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной, высшей жизни, к новому бытию.
Когда я писал книгу, то обычно в это
время не читал книг на эту тему и даже
не заглядывал в них, если они лежали на столе около меня.
Я посещал многочисленные митинги того
времени,
не участвуя в них, всегда чувствовал себя на них несчастным и остро ощущал нарастание роковой силы большевизма.
Я почему-то попал от общественных деятелей на короткое
время в члены Совета Республики, так называемый Предпарламент, что очень мне
не соответствовало и было глупо.
Могу сказать, что за это трудное
время я никогда
не изменял себе.
В это необыкновенное
время были хорошие отношения между людьми, чего совсем
не было в эмиграции.
Советский строй в то
время не был еще вполне выработанным и организованным, его нельзя было еще назвать тоталитарным и в нем было много противоречий.
В мое
время еще недалеко зашел конструктивный коммунистический период, еще была революционная стихия и тоталитаризм советского государства еще
не окончательно захватил всю жизнь, он распространялся главным образом на политическую и экономическую сферы.
Я
не испытывал подавленности от изгнания, но у меня все
время была тоска по России.
Я все
время наносил удары «правым», пока
не разорвал окончательно с организациями, в которых они играли роль.
Умеренно «правые» течения (с крайними «правыми» течениями я совсем
не соприкасался), то, что можно было бы назвать эмигрантским центром, особенно в молодежи, сначала, очевидно, предполагали, что я по своим эмоциям и оценкам их человек, в то
время как я никогда им
не был.
Бывали и люди, очень близкие к коммунизму, коммунизм был одно
время популярен в культурных салонах, но никто
не представлял себе, что он несет с собой для них в жизненной практике.