Неточные совпадения
«Добро» и «
зло», «
нравственное» и «безнравственное», «высокое» и «низкое», «хорошее» и «плохое» не выражают реального бытия, это лишь символы, но символы не произвольные и условные, а закономерные и обязательные.
Глубина бытия в себе, глубина жизни совсем не «добрая» и не «
злая», не «
нравственная» и не «безнравственная», она лишь символизуется так, лишь обозначается по категориям этого мира.
Свобода есть основное условие
нравственной жизни, не только свобода добра, но и свобода
зла.
Без свободы
зла нет
нравственной жизни.
Нравственная жизнь слагается из парадоксов, в которых добро и
зло переплетаются и переходят друг в друга.
Социальная этика XIX и XX веков, которая в жизни общества видит источник
нравственных различений и оценок и утверждает социальный характер добра и
зла, совершенно явно вращается в порочном кругу.
Задача философской этики заключается совсем не в познании происхождения и развития
нравственных идей о добре и
зле, а в познании самого добра и
зла.
Общество само требует
нравственной оценки и предполагает различие добра и
зла, не из общества почерпнутое.
И новая этика должна быть познанием не только добра и
зла, но и трагического, ибо оно постоянно переживается в
нравственном опыте и страшно усложняет все
нравственные суждения.
Парадоксальность
нравственной жизни связана с проникновением в нее элемента трагического, не вмещающегося в обычные категории добра и
зла.
Трагическое и есть в
нравственном смысле безвинное, оно не есть результат
зла.
Нравственное сознание человека очень засорено, засорено не только
злом, но и плохим, искаженным добром.
Парадоксальность, трагичность, сложность
нравственной жизни заключается в том, что плохи бывают не только
зло и
злые, плохи бывают и добро и добрые.
Поразительно, что в XIX и XX веках человек позволил убедить себя в том, что он получил свою
нравственную жизнь, свое различение между добром и
злом, свою ценность целиком от общества.
Философская этика в отличие от социологии изучает не нравы, не
нравственные мнения и обычаи, но само добро и
зло, самые первоначальные оценки и ценности.
Когда Вестермарк говорит, что
нравственные эмоции возникли из ressentiment, он высказывает интересную социально-психологическую мысль, которая находит себе подтверждение в современной психопатологии, но это не имеет никакого отношения к проблеме добра и
зла, возникновению
нравственного различения и оценки.
Главная оригинальность Фрейда в том, что он открывает и
злую роль сознания, в частности сознания
нравственного.
Самая большая трудность
нравственных конфликтов жизни заключается совсем не в столкновении ясного добра с ясным
злом, а в отсутствии одного, законом данного, нравственно-должного выхода, в неизбежности каждый раз совершать индивидуальный творческий акт.
Это есть трагическое переживание добра и
зла, которое не разрешается легко
нравственным законом и нормой.
Нравственное сознание предполагает дуализм, противопоставление
нравственной личности и
злого мира,
злого мира вокруг себя и в самом себе.
Социальная этика строит оптимистическое учение о силе
нравственного закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре
злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире справедливость.
Суббота для человека, а не человек для субботы — вот сущность великой
нравственной революции, произведенной христианством, в которой человек впервые опомнился от роковых последствий различения добра и
зла и власти закона.
Обыкновенная
нравственная жизнь основана на противлении
злому.
И бросающий в грешницу камень, осуждающий ближнего как
злого, почитает себя в этот момент праведным и действует по
нравственному закону.
И вот трагизм
нравственной жизни, как было уже сказано, совсем не в столкновении добра и
зла, божественного и дьявольского, трагизм прежде всего в столкновении одного добра с другим добром, одной ценности с другой ценностью — любви к Богу и любви к человеку, любви к отечеству и любви к близким, любви к науке или искусству и любви и жалости к человеку и т. п.
Но когда люди «к добру и
злу постыдно равнодушны», когда они слишком широки и снисходительны к
злу и отказываются от
нравственной борьбы, наступает деморализация и разложение.
И вот
нравственный опыт учит нас тому, что отношения между добром и
злом сложны и парадоксальны, что со
злом нужно бороться и что к
злу нужно относиться терпимо, что ко
злу должно быть беспощадное отношение и что должна быть свобода
зла, хотя и не безграничная.
Но когда мыслится совершенный строй жизни, из которого будет изгнано всякое принуждение и насилие и в котором невозможно уже будет
зло, то
нравственная активность человека делается уже ненужной и невозможной.
Человек, стремящийся к осуществлению какой-нибудь утопической идеи во что бы то ни стало, может быть бескорыстным и руководиться мотивами, которые признаются
нравственными, — он стремится к совершенной жизни, но он все же эгоцентрик и может стать
нравственным идиотом, потерять различие между добром и
злом.
С абсолютной, нормативной точки зрения война есть
зло, но с относительной точки зрения она может быть
злом наименьшим и даже благом вследствие того, что абсолютные
нравственные начала действуют в темной и греховной среде мира.
Воля, определяемая
нравственной совестью, не может совершать чистых и абсолютных
нравственных актов потому, что она стоит перед противодействующей
злой волей в мире.
Нравственный акт был бы чистым и абсолютным лишь в том случае, если бы в мире не было
злой воли и ему навстречу шли столь же чистые и абсолютные
нравственные акты.
А осуществится она или нет и как велики будут силы
зла, противодействующие ее осуществлению, — это уже вопрос другой, и он никогда не должен смущать чистоты моей
нравственной воли.
Та степень свободы
зла, свободы греховной похоти, которая определяет жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не может быть терпима, как не может быть терпима на известной ступени
нравственного сознания свобода
зла и греховной похоти, определявшей строй, основанный на рабстве, на превращении человека, несущего образ и подобие Божье, в вещь, которую можно продавать и покупать.
Пробуждение дремавшей совести, пробуждение более высокого
нравственного сознания должно вести к борьбе против кристаллизовавшегося социального
зла.
Ад нужен не для того, чтобы восторжествовала справедливость и
злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай, т. е. в каком-то смысле человек имеет
нравственное право на ад, право свободно предпочесть ад раю.
Ад, как объективная сфера, есть порождение того направления
нравственной воли, которое резко делит мир на два лагеря, на лагерь «добрых» и лагерь «
злых», на два царства, которые и завершаются раем и адом.
Речь идет о
нравственном оттеснении, так как физически «
злым» может принадлежать господство.
Радикальное
нравственное изменение может быть лишь изменением отношений к самим «
злым», к обреченным, в желании спасения и для них, т. е. в принятии на себя и судьбы «
злых», разделении их судьбы.
Манихейство есть метафизическое заблуждение, но в нем есть
нравственная глубина, есть мука над проблемой
зла, с которой слишком легко справляется рационалистическая теология.
В «добре», в «
нравственной жизни» всегда есть отравленность, отравленность судом, раздвоением, постоянным отвержением «
зла» и «
злых».
Но в
нравственной жизни есть тяжкая забота, забота борьбы со
злом, и есть раздвоенность, раздвоенность мира на «добрых» и «
злых».
Счастье как цель жизни и критерий добра и
зла выдумано самыми низменными
нравственными учениями — гедонизмом, эвдемонизмом, утилитаризмом.
Неточные совпадения
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения
зла нравственного».
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире
злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый
нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Гениальная физиология розановских писаний поражает своей безыдейностью, беспринципностью, равнодушием к добру и
злу, неверностью, полным отсутствием
нравственного характера и духовного упора.
С моей стороны я желаю доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны
нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим
злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
Это были почти болезненные случаи: развратнейший и в сладострастии своем часто жестокий, как
злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной раз, пьяными минутами, духовный страх и
нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся в душе его.